Но вот раздвинулись занавеси в правом окне и на стекло прилепили объявление. На белом картоне в золотой рамке было написано красными чернилами: 'Blanchisseuse de fin et confections de toute sorte'.[3]
Под изящной надписью Эраст смело – и не заботясь о грамотности – предложил свой перевод с французского: 'Здесь делается тонкое мытье и заказы всех сортов'.
Читая это объявление, Пепси успела рассмотреть стоявшие в комнате столы с наваленными на них отрезами кружев и кисеи, картонками, которые были полны нарядных детских платьиц, фартучков, дамских воротничков, манжеток, шейных и носовых платков, переложенных подушечками с благовониями. Ближе к окну был придвинут длинный стол, на котором разложили катушки с нитками для швейной машинки, пуговицы всевозможных размеров, мотки шерсти, тесемки, свертки лент – словом, мелкий товар, всегда необходимый каждой женщине.
Дама в черной юбке и свежей белой кофточке приводила в порядок товар, самодовольно осматривалась и старалась придать комнате еще более нарядный вид. Ей оставалось только ждать заказчиков, которые, конечно же, не замедлят явиться.
Теперь мадам Жозен вздохнула свободно и почувствовала, что у нее наконец твердая почва под ногами. Все устроилось именно так, как предсказывал Эраст: молодая мать покоилась в склепе Бержеро, а ее малолетняя дочь была не в состоянии сообщить какие-нибудь сведения о своей семье; девочка не помнила ни имени, ни фамилии родителей, потому что после тяжелого тифа память отказала ей, и она ничего не могла рассказать о своей прежней жизни. Девочка сделалась до того апатичной, что ничем не интересовалась, кроме голубой цапли, которую никогда не отпускала от себя. Сознавала ли она свою страшную потерю, горевала ли о матери? Мадам Жозен не ведала. Первые дни после выздоровления девочка беспрестанно звала мать и плакала. Опасаясь, как бы ребенок вновь не занемог, мадам Жозен нежно ласкала малышку и уверяла ее, что мама уехала куда-то ненадолго, оставила ее с тетей Полиной и велела быть умницей, велела любить и слушаться тетю до самого ее возвращения.
Леди Джейн пристально и строго всматривалась в улыбающееся лицо хозяйки и ничего не отвечала на эти увещевания: мысли девочки витали где-то далеко. Она не забыла прошлого, как думала мадам Жозен, и не верила ни единому ее слову, но мозг ребенка еще плохо работал и малышка до конца не понимала происходящего. Сомневалась ли она в выдуманной истории, тосковала ли, никто не смог бы сказать. Девочка оставалась невозмутимо-спокойной и послушной. Она словно разучилась смеяться и даже плакала редко; она никому не мешала в доме и, казалось, не замечала всего того, что делалось вокруг. Измученная горем и тяжелой болезнью, веселая, живая девочка изменилась до неузнаваемости.
Леди Джейн находит подругу
Первое время после похорон мадам Жозен настаивала, чтобы имущество покойной оставалось неприкосновенным, по крайней мере, еще несколько недель.
– Мы должны выждать немного, – уговаривала она чересчур торопливого Эраста. – А вдруг ее хватятся и начнут разыскивать? У людей ее положения где-нибудь да есть близкие люди. Нам придется отвечать, если вдруг узнают, что она остановилась у нас да еще и умерла в нашем доме. Нас, этак, еще в чем-нибудь заподозрят. Но если мы не тронем сундуки, никто не посмеет обвинить нас в том, что мы присвоили ее багаж. Доктор Дебро свидетель, что она слегла с горячкой, и всякий скажет, что я поступила по-христиански, приняв участие в приезжей, похоронив ее в своем фамильном склепе и приютив сиротку- дочь. Когда это подтвердится, меня, конечно, хорошо вознаградят за все хлопоты и понесенные расходы.
Эти доводы подействовали на Эраста, вообще-то не отличавшегося совестливостью; однако он очень боялся попасться в когти закона, памятуя об отце, чья горькая доля была ярким подтверждением того, как крепко эти когти впиваются в свою жертву.
Если бы мать или сын обратили внимание на странное объявление в местной газете, им было бы о чем задуматься, но они редко заглядывали в газеты, а когда стали интересоваться, не спрашивает ли кто, куда делась молодая леди, приехавшая с маленькой дочкой в Новый Орлеан, объявление за подписью
Эраст каждый день, несколько недель подряд, ходил в местный клуб и тщательно просматривал все газеты. Напрасно! Нигде не было ни строчки о том, что занимало их с матерью.
Так прошло полтора месяца. Жозены решили, что можно действовать. Для начала они переселились в самую отдаленную часть города и сняли удобную квартиру на улице Добрых детей. Мадам Жозен очень соблазняла мысль отдохнуть от всякой работы, но будучи осторожной, она понимала, что в таком случае она возбудит подозрения: каждый будет недоумевать – с чего она так разбогатела? Поэтому мадам Жозен решила по-прежнему заниматься чисткой кружев, но только при этом завести небольшой магазин галантерейных товаров. Что-нибудь она да заработает, и в то же время магазинчик поможет создать желанную репутацию.
Среди вещей, принадлежавших покойной, находился, как мы помним, бумажник с двумя сотнями долларов, который мадам Жозен спрятала от сына. Из денег, которые она не тронула и о которых знал Эраст, она оплатила скромные похороны, услуги доктора, а часть приберегла на всякий случай; но кроме денег в чемодане оказались драгоценные вещи, кружева, вышивки, отделанные серебром щетки, флаконы, тонкое белье, дорогие платья и прочие предметы женского туалета. Была также шкатулка, полная писем. Показать их кому-либо мадам Жозен боялась, а поэтому и сама не читала. Однажды вечером, когда она отлучилась, ее сынок сжег всю пачку в кухонной плите. Он считал, что поступил правильно, но мадам Жозен сомневалась:
– И что теперь делать? – рассуждала она. – Может, это к лучшему? А может, наоборот?..
Между тем совесть ни днем ни ночью не давала ей покоя. Но мадам Жозен твердила себе, что она не навязывалась приезжей, та сама попросилась в дом.
– Если уж у меня на руках осталась сирота, не отсылать же мне ее в воспитательный дом, как сделали бы другие? Нет, я буду ее лелеять, будто родную дочь, буду заботиться о ней, как о собственном ребенке.
Наверно, именно на этом основании
И все же старая креолка немного тревожилась, когда развешивала и раскладывала в магазине вещи из чужих сундуков. Ее не столько пугало общественное мнение, сколько возможная реакция девочки. А что если леди Джейн узнает платья и вещи и устроит ей шумную сцену? Мадам Жозен бросало то в жар то в холод при мысли, что завтра утром девочка впервые увидит подготовленную к открытию галантерейную лавку.
Наступило утро. Леди Джейн встала с постели и вышла бледная, с подпухшими глазами, небрежно одетая, кое-как причесанная, – несчастный и заброшенный ребенок. Со своей любимицей-цаплей на руках девочка сразу направилась в садик, и даже не заглянула в соседнюю комнату. А между тем мадам Жозен давно поджидала ее, стоя на пороге. Видя, что ошиблась в расчетах, старуха вспылила и нетерпеливо крикнула:
– Да иди же ко мне, дитя! Дай, я застегну тебе платье на спине. Ты сегодня и не причесалась. Так не годится! Ты уже большая девочка, можешь сама одеваться и причесываться. Не смотреть же мне за тобой ежеминутно, у меня и без тебя хлопот полно.
Но тут же смягчившись, мадам стала нежно разглаживать золотистые волосы малышки.
Леди Джейн перевела равнодушный взгляд на столы с бельем, кружевами и разными
