предчувствие. Пока берег был виден, мы с Пэтом не отрывали от него глаз: вдруг в последнюю минуту появится армия инишронцев? Но там было все спокойно, даже ни одна птица не вспорхнула. Мы вздохнули с облегчением и посмотрели на бабушку. Она сидела на корме, закутавшись в шаль, подушкой ей служил старый парус. Вид у нее был предовольный.
— Давайте больше не будем говорить о мисс Доил. Не стоит портить себе настроение в такой прекрасный день, — сказала она. — Все равно с ней уже ничего не поделаешь. Вот доживете до моих лет, может, поймете тогда одну мудрость: глупо убиваться из-за того, что непоправимо.
И бабушка стала показывать нам разные приметы на коннемарском побережье, которые она помнила с юности: маленькие островки, рифы. Она называла их; одни названия нам были знакомы, другие уже давно забылись.
Мы увидели Лошадиный остров, еще находясь под защитой высоких скал Инишрона. Бабушка как-то вся напряглась и выпрямилась.
Лицо у нее выражало вместе и досаду и любовь. И я сразу вспомнил отца: он всегда с таким видом говорил о нашей черной корове. Ну и норовистая была скотина! Выгонишь ее пастись, а она удерет невесть куда; отец, бывало, весь остров обойдет, пока ее отыщет. Но кончал он всегда одним: лучше его буренки нет на всем свете; хоть серебром обсыпь, хоть золотом, он с ней ни за что не расстанется. Старая миссис Конрой немало настрадалась на острове, но сердце ее до сих пор принадлежало этому клочку земли. Сомнения в том не было. Пэт хотел было что-то спросить, но промолчал, пошел на корму и поправил у бабушки за спиной парус. Остаток пути бабушка дремала, и мы вели себя тихо, боялись ее разбудить.
В открытом море ветер развел крупную зыбь. И хотя присутствие Люка подбадривало нас, плавание было не очень приятное. Парусник казался слишком мал — океан огромен. Сильный ровный ветер свистел в снастях. Иногда казалось, что он отрывает лодку от воды и снова швыряет на пляшущие волны. Две или три чайки летели за нами, не отставая.
Постепенно синее пятно острова начало зеленеть. Солнце, спрятавшись за него, садилось. По небу, сколько хватало глаз, была размазана легкая розовая дымка. Море немного успокоилось. Первым нарушил молчание Люк:
— Где удобнее всего пристать, миссис Конрой, мадам? Вы ведь знаете остров лучше всех нас.
— Сначала плывите к пристани, — невозмутимо ответила бабка. — Я хочу посмотреть дом, в котором родилась.
Сердце у меня упало. Я вспомнил развалины на месте деревни, где мы провели с Пэтом две ночи. Пэт взглянул на меня. Он подумал о том же. Как просто было, казалось нам сейчас, оставить бабушку дома, в теплом закутке у очага! Но глупо пенять себе, когда мы в двух шагах от причала.
Повинуясь указаниям бабушки Конрой, Люк убрал паруса ярдах в ста от берега.
— Сколько раз я смотрела, как мужчины причаливают здесь, — сказала бабушка, — хоть бы одна лодка когда разбилась! Все наши парусники погибли той страшной зимой, когда разыгрался ужасный шторм. Они были привязаны к стенке мола. Мы стояли возле своих домов и глядели, как их швыряет о камни. Мужчины поползли по молу на четвереньках — такой дул свирепый ветер. Они надеялись спасти свои лодки. Но напрасно. Камни плакали, когда все наши прекрасные парусники, разбитые в щепки, поглотило море.
— Да, это были черные дни, — тихо проговорил Люк.
Под его умелой рукой лодка плавно подошла к молу и встала у самой стенки как вкопанная. Люк выскочил на берег первым, мы опять подхватили бабушку под руки и с его помощью все трое поднялись на мол.
Почувствовав под ногами землю, бабушка высвободилась из наших рук и минуту стояла, глядя на безмолвные руины на берегу. Затем твердым шагом, неторопливо двинулась к ним.
Мы шли за ней в отдалении, не смея приблизиться. Я с трудом дышал, будто чья-то могучая рука сдавила мне грудь так, что затрещали ребра. Мы не видели ее лица. Она надела шаль на голову и натянула до самых глаз, как в церкви. Спина у нее распрямилась, юбки мягко колыхались — только это и выдавало ее волнение.
Пока она шла вдоль пристани, она ни разу не остановилась, не повернула головы. Как во сне, прошла она мимо первых развалин, мимо старой кузни, где мы с Пэтом ночевали две ночи. У самого последнего дома бабушка остановилась. Обернулась и посмотрела на нас, глаза ее полны были слез.
— Это был наш дом, — промолвила она тихо.
При доме была небольшая усадьба, обнесенная невысокой каменной стеной. Возле одного торца, над которым сохранился еще кусок кровли, густо разрослась крапива. На остальном пространстве вокруг дома зеленела коротенькая травка — ее прибивали к земле буйные соленые ветры. Бабушка вошла в проем, где когда-то были навешаны ворота, подошла к зияющей дверной раме. Остановилась на пороге и долго стояла так. Потом, как будто собравшись с духом, шагнула внутрь. Мы двинулись следом.
Бабушка вышла на середину большой комнаты, бывшей кухни, и взглянула вверх на обнаженные балки кровли, потом подошла к заросшему травой очагу. Под защитой каминной доски лавки у очага были чистые, кое-где уцелела побелка. Бабушка сделала еще один неторопливый шаг и опустилась на лавку.
«О господи, — подумал я, глядя, как взор ее блуждает по стенам ее бывшего жилища, — неужели она повредилась в уме? Как же мы не подумали, что это может случиться?»
Бабушка что-то тихо бормотала себе под нос. Я подошел поближе, хотел расслышать, что она говорит. Люк с Пэтом все еще стояли в дверях. Лицо Люка, худое, обветренное, было сейчас преисполнено жалости. У Пэта вид был испуганный.
— Вот в этом углу висел образок, перед ним — лампадка, — говорила бабушка. — Вон еще и гвоздь цел. Под образком тянулись полати, я на них спала. Все, бывало, уйдут, а я лежу одна. Тихо, лампадка тускло светит, в очаге догорает огонь. Как я любила все это! Выползет на теплую печку сверчок, заведет свою песню, я и засну под нее. Вот здесь стояла горка, — бабушка показала на противоположную стену. — У нас была самая красивая посуда на всем острове. Здесь у окна стоял стол. Сколько добрых караваев хлеба он помнил! Выну из печки каравай, поставлю на стол, а сама гляжу в окно, жду, когда наши вернутся с ловли. А вечерами какое бывало веселье! Играли, плясали, а уж как пели! О, какая это была прекрасная жизнь! Лучше нет на земле места!
Бабушка умолкла и ясными глазами посмотрела на нас.
— Не думайте, — сказала она, — я не сошла с ума. Наоборот. Все эти долгие годы я думала и думала о моем острове, так что даже стала сама сомневаться, уж не выдумала ли я этот волшебный остров. Пыталась иногда вспомнить что-нибудь плохое, чтобы разлюбить его, и никак не могла: все только вспоминались забавы, смех, песни, маленькие телята на солнечных лужайках, стройные красивые кони, лучезарные вечера на склонах гор, толстые куры, клюющие у порога зерно. Я думала, это какое-то наваждение, не может быть на земле такого прекрасного места, каким мне чудился Лошадиный остров. Вот почему я должна была еще раз его увидеть. Чтобы увериться, что есть на земле такое место. — Бабушка тихонько рассмеялась. — Да, есть. Мой родной остров.
Мы успокоились: у бабушки Конрой ум такой же ясный, как у нас всех. Люк сказал:
— Справедливые ваши слова, миссис Конрой, мадам. Как это горько уехать из такого чудесного места и больше никогда его не увидеть!
Бабушка медленно закивала. Ни я, ни Пэт не проронили ни слова. Как будто по мановению волшебной палочки, бурьян и крапива исчезли. Перед нами была уютная кухня: горка, резные лари, табуретки, маслобойка в углу, полати, освещенные пляшущим пламенем горящего торфа и слабым огоньком лампадки. Все это я так живо вообразил, что, взглянув вверх, ожидал увидеть над головой новые балки и пухлую соломенную крышу, готовую послужить нам на эту ночь кровом. Но увидел я только круглый шар луны и зеленоватое, все еще светлое вечернее небо, удивленно взиравшее на пробудившиеся руины. Бабушка сказала:
— Если бы кто нас сейчас увидел, решил бы, что все мы малость рехнулись, в прятки вздумали играть, на ночь глядя. — Она поднялась с лавки: — Я отдохнула и хорошо себя чувствую. Пора приниматься за дело.
Несмотря на эти храбрые слова, нам казалось, что, ступив на свой остров, бабушка уменьшилась ростом, стала еще более хрупкой. Идя к причалу, она оперлась на руку Люка. Мы были очень рады этому: она уже несколько раз споткнулась.
