Чтобы поменьше утруждать бабушку, мы решили дойти до серебряной бухты на паруснике. Осадка у него мелкая, так что вытащить на песок его будет нетрудно. Не мешкая, мы поймаем вороную кобылу, погрузим ее на борт и под прикрытием темноты возьмем курс на песчаный пляж, куда нас с Пэтом выбросило вчера после шторма.
— У меня есть отличная сухая конюшня, — сказал Люк. — Старому ослу придется немного потесниться ради такой гостьи. А если ей будет зазорно стоять в его обществе, милости просим в дом. Я тоже могу потесниться.
Это было великодушное предложение. И мы от имени вороной кобылы горячо поблагодарили Люка.
— Я осведомлюсь у нее, какую пищу она предпочитает, — добавил Люк.
Прилив только что начался, и парусник уже поднялся на воде дюйма на два. Там, где мы с Пэтом ловили угрей, теперь расстилался мягкий песок, постепенно поглощаемый водой. Черные руины оттиснули на светлом небе замысловатый узор. Солнце село, сразу стало прохладно. Ветер, хоть и не сильный, свистел и завывал в дырявых парусах. Издалека донеслось заливчатое ржание. Бабушка, услыхав его, счастливо засмеялась.
Когда мы огибали мыс, она велела нам держаться как можно дальше от берега.
— Здесь под водой тянется риф, — сказала она. — Он виден только ранней весной, когда приливы невысоки.
Вскоре мы уже плыли вдоль серебряного пляжа. В дальнем его конце скалы выстроились широким полумесяцем, обращенным к морю. Там начинался еще один пляж, поменьше, к нему примыкала отлогая долина. Мы завернули туда, направив лодку прямо на песок. Как только днище лодки заскрипело по песку, Люк прыгнул в воду и вытянул парусник на сухое место. У подножия утеса торчала, как тонкий палец, скала. Люк привязал к ней парусник крепкой веревкой. В стене утеса мы заметили вход в маленькую пещеру, там уже плескались волны. Мы с Пэтом тоже высадились. Бабушка настояла, чтобы мы и ее взяли с собой, хотя мы очень ее отговаривали. Пересекли песок и вышли к буйным зарослям трав, окаймлявшим долину. За то время, что нас не было, расцвела красная гвоздика. Над самой травой висела пелена тумана. Вот-вот опустится ночь. Мы остановились и вскоре разглядели в густых сумерках силуэты коней. Они стояли смирно и, подняв головы, глядели в нашу сторону. Но вот один из них двинулся к нам сначала быстрым шагом, потом рысью. Он несся как ветер. Грива у него развевалась. Меня мороз по коже продрал.
— Черный жеребец! — не своим голосом закричал я.
Люк притянул всех нас к себе. А вороной приближался. В нескольких шагах от нас он повернул, описал круг и ускакал обратно в глубь долины. Мы чувствовали, как под ногами дрожит земля. Когда он мчался мимо, сверкая белками, раздувая ноздри, он показался мне похожим на играющего дельфина или на умную овчарку, охраняющую стадо на склоне горы. И я вдруг сказал:
— Не бойтесь. Он и не думает на нас нападать.
— Вожак табуна — очень умное животное, — проговорил Люк, но голос у него звучал неуверенно.
Сквозь завывание ветра стук копыт рассыпался барабанной дробью. От волнения у меня в ушах зазвенела кровь. Дробь становилась сильнее. Вороной возвращался.
— Господи помилуй! — воскликнул Люк. — Вот бы увезти этого красавца домой! Да легче северный ветер поймать и упрятать в рюкзак, чем до него хоть пальцем дотронуться.
И вот он опять явился из густеющих сумерек. Он плясал на задних ногах, тряс маленькой головой, и грива, как дым, клубилась по ветру. Белые зубы его блестели в свете луны. На этот раз он описал круг позади нас.
Бабушка Конрой тихонько всхлипнула.
— Я очень стара, очень стара, — сказала она полушепотом. — Давным-давно, шестьдесят лет назад, я отвела нашего вороного в эту долину. Он, конечно, давно спит непробудным сном. Но сегодня я опять увидела его. Он вот так же скакал и кружил по долине в тот день, когда я привела его сюда. Ах, если бы вернуть молодые годы, я бы осталась на моем острове и никуда бы не уезжала до самой смерти!
— Какую власть имеет этот остров над человеком! — тихо сказал Пэт. — Если остаться здесь на неделю, можно одичать, как эти кони. И уж тогда обратно в неволю не захочется.
— Что верно, то верно, — согласился Люк.
Жеребец опять приближался легким галопом. Остановился поодаль и сделал вид, что мирно щиплет траву. Но мы видели, что его острый глаз косит в нашу сторону. Заря наконец погасла. Теперь нам светили луна и звезды. Их мягкий серебристый свет, как молоко в кувшин, лился в долину. Все сразу изменилось кругом: скалы, трава, ручей, неподвижные лошади — все казалось теперь нарисованным кистью художника.
Лошади в табуне были все разные, и мы с Пэтом диву давались, как мы в первый раз этого не заметили. Одни двигались быстро, с дикой порывистой грацией, все глубже отступая в долину с нашим приближением. Другие тяжело стояли на своих мощных ногах, прямо с корнем выдирая траву сильными, крупными зубами, и только лениво помахивали хвостом, когда мы хлопали их по спине. Мы прохаживались между ними, выглядывая вороную кобылицу. Когда мы ее нашли, нам показалось, что она понимает, зачем мы сюда вернулись. Высоко взбрыкивая и пританцовывая, она старалась уйти от нас. Но она была еще совсем молоденькая, где ей было с нами тягаться. Минут через пять мы взяли ее в кольцо, и Люк ловко набросил ей на шею крепкий тонкий аркан. Черные бока ее дрожали.
— Не бойся, — ласково сказал ей Люк. — Ты еще очень меня полюбишь.
Говоря это, Люк легонько гладил ей нос. А когда перестал, она сделала к нему первый маленький шаг.
— Вы видите? — в полном восторге воскликнул Люк. — Клянусь, ей погладили нос первый раз в жизни!
Мы медленно повели ее к песчаному откосу. Вороной жеребец поднял голову, навострил уши и стал следить за нами. Бабушка шла, обняв лошадку одной рукой за шею, как бы опираясь на нее. Хотя жеребец тряс головой и тонко, прерывисто ржал, он не бросился в погоню, как будто понимал, что старуха по праву уводит с собой вороную лошадку: если бы не она, его самого здесь бы не было. Люк шел по другую сторону, а мы с Пэтом прикрывали отход. Вдруг Пэт громко рассмеялся.
— Отлично проведенная операция под покровом ночи, — сказал он. — Пока жив — не забуду!
— А я никогда не забуду, как нам в первый раз открылась эта долина. Помнишь, мы лежали вон там, наверху, и думали, почему это прибоя не слышно. — С этими словами я обернулся, чтобы показать гребень, откуда мы впервые увидели долину диких коней.
Пэт тоже обернулся. Вдруг он схватил меня за руку и сжал с такой силой, что его ногти впились мне в кожу сквозь толстый свитер. Я легонько вскрикнул от боли. Люк сразу остановился.
— Что случилось? — коротко спросил он.
— Вон там, на гребне, — Пэт махнул рукой, чуть не задохнувшись от волнения, — я заметил чьи-то головы.
— Ха! Головы? — воскликнул Люк. — Головы! И сколько же?
По голосу Пэта мне показалось, что он сейчас расплачется. Впервые в жизни я ощутил себя сильнее, чем он. До сих пор во всех наших приключениях мы оба держались одинаково стойко. Но здесь, на острове, Пэт был как малый ребенок, точно духи его предков не поддерживали его, а, наоборот, отнимали всякое мужество.
Бабушка тоже остановилась в нескольких шагах перед нами. Она стояла, привалившись к лошади, которую Люк держал на самодельной уздечке. Взмахнув ею, Люк повернулся ко мне:
— Ты тоже их видел, Дэнни?
Я сказал, что заметил вон там, левее, какое-то движение.
— Да, именно там, — более твердо проговорил Пэт. — Одна голова круглая, а другая такая узкая, что, кажется, и головы-то нет, одна шея.
Люк перехватил уздечку в другую руку и усмехнулся:
— Лучшего описания Энди Коффи трудно придумать. Головы нет, одна шея. Здорово сказано! Теперь понимаешь, Пэт, кого ты видел? Энди Коффи с отцом.
У меня все внутри оборвалось.
