Самыми красивыми из рыбок были маленькие рыбы-бабочки и королевские рыбы-ангелы.
В молодости это чудо природы сочно-синее с похожим на мишень рисунком из тонких белых и черных колец на боку. Потом ангел становится желтым с синими, черными и белыми узорами. Одна такая рыбешка у северного конца рифа нашла оброненное кем-то зеркальце и целыми днями исполняла воинственный территориальный танец перед своим отражением, пока я не забрал игрушку, заметив, что ангел худеет на глазах.
После работы я иногда успевал еще разок нырнуть, чтобы посмотреть ночную фауну.
В это время на рифе появлялись крылатки — похожие на огромные астры создания с рисунком из бордовых, фиолетовых, розовых и белых полос. Этих рыбок ужасно хочется поймать, но их шикарные плавники увенчаны ядовитыми колючками. Один раз, когда я закончил работу в четыре утра и решил окунуться, потому что ехать в город уже не было смысла, мне встретился фотоблефарон — рыбка размером с березовый листок, у которой под глазами по яркому фонарику, причем специальные шторки позволяют ре гулировать яркость.
В поисках красивых раковин я иногда заплывал дальше к северу, там в рифе был просвет — в этом месте открывалось вади, из которого когда-то вытек поток смертельной для кораллов пресной воды. Просвет густо зарос водорослями, в которых жили крошечные осьминожки-аргонавты. У самца аргонавта есть специальное щупальце, которое весной отрывается и уплывает на поиски самки, зажав кончиком мешочек со спермой. У самки два щупальца заканчиваются плоскими лопастями, с помощью которых она строит необыкновенной красоты раковину, словно состоящую из папиросной бумаги или тончайшего фарфора. После встречи со щупальцем-спермоносцем самка заполняет раковину яйцами и караулит до выхода малюток-аргонавтиков.
В течение всего времени работы в «Принцессе» я наблюдал за тремя самками, у которых были раковины с яйцами, и дождался-таки своего часа: облачко осьминожек размером с булавочную головку расплылось вокруг, и я смог забрать пустую раковинку.
Поныряв на рифе, я напоследок совершал дальний заплыв в море, и один раз меня выловил пограничный сторожевик.
— Документы? — спросили погранцы, хотя видели, что на мне нет ничего, кроме плавок.
— Нету.
— Поехали разбираться.
— Вы что, мне на работу через полчаса.
— Ничем не можем помочь.
Вдруг один из моряков закричал:
— Стоп, парни, я его знаю! Это ты водил такую клевую телку на Платформу?
— Ну, я, а что?
— Это свой, парни. — И меня отпустили с почетом.
Не прошло и двух недель, как я знал в лицо всех крупных рыб рифа и даже некоторых морских ежей. Работать снова стало скучно. В Израиле уже несколько месяцев продолжалась забастовка университетских преподавателей, и наступил момент, когда стало ясно, что всем студентам придется остаться на второй год.
Сотни их рванули в Эйлат на заработки. Теперь в ресторане, кроме нас с Димой, все были израильтяне. До сих пор я вполне обходился английским языком, а тут вдруг оказался в чисто ивритоязычной среде. Хотя к тому времени я мог составлять несложные фразы и кое-что понимать, но предпочел делать вид, что не знаю ни слова — так было удобнее. Говорить нам было, в общем, не о чем. В России как-то привыкаешь, что еврейская физиономия — обязательно признак если не ума, то хотя бы неординарности. А здесь с хорошими жидовскими мордашками расхаживали совершенно заурядные личности.
С тоской смотрел я на куртинки ковыля, покрывавшие склон горы, угол которой сквозь окно заходил прямо в зал ресторана. Больше всего мне не хватало вылазок на природу. Все чаще передо мной внезапно, как глюки, возникали картинки северной весны, особенно мой любимый Дальний Восток: серые волны, засыпанный сухим деревом галечный берег, синие сопки и холодный, сочащийся влагой ветер с океана… Медитируя на ходу и напевая увертюру к «Севильскому цирюльнику», бегал я от одного столика к другому, путая заказы и забирая тарелки с только начатой едой вместо пустых.
С Анечкой встречаться теперь было некогда: если и выдавался свободный день, я тратил его на вылазку в Тель-Авив для очередного раунда войны с бюрократией из-за паспорта. Но зато мы как-то незаметно подружились с Эти.
Эти была из йеменских евреев — общины, больше тысячи лет жившей в горах Южной Аравии в полной изоляции. Среди них попадаются типажи совершенно сказочной красоты, а Эти была одной из лучших: роскошные волосы в мелких завитках, огромные черные глаза, бархатистые, как южная ночь, мохнатые ресницы, тонкие брови дугой… Росточка она была небольшого, но со стройными ножками и тонкой талией, только попочка чуть-чуть тяжеловата. Девушка казалась гурией из «Тысячи и одной ночи», но при этом прекрасно владела английским и была довольно остроумной.
За год до нашей встречи Эти победила на конкурсе «Мисс Эйлат», и теперь считалась невестой сына мэра. Она работала через день (ее обязанности заключались в том, чтобы сидеть у входа в ресторан и встречать гостей обворожительной улыбкой), и парень обязательно заезжал за ней на черном «ягуаре». Йеменские евреи — патриархальная публика, так что до свадьбы девчонка не могла даже целоваться с женихом. А темперамент у нее был южный, и не удивительно, что мой к ней интерес оказался взаимным. К тому же я дал ей понять, что согласен на отношения, не распространяющиеся за рамки рабочего дня.
Проблема была в том, что заниматьтся любовью нам было негде. В первый раз я сводил ее в вади за страусовой фермой, но там ей явно не понравилось. Внутри отеля в каждом помещении, включая номера (что незаконно), стояли потайные телекамеры, и охрана могла видеть, где что происходит.
Улучшив момент, я заглянул под крышку одной камеры и попытался разобраться, как она устроена. Потом нашел резервный номер, дверь которого забыли запереть, и быстро отключил у стоявшей там камеры воспринимающее устройство. Теперь она всегда передавала последнюю из запечатленных картинок — пустую комнату. И через день двухчасовой обеденный перерыв был в нашем с Эти распоряжении.
Никогда в жизни не видел такой заводной девчонки, как моя маленькая Эти.
Достаточно было поцеловать ее в любое место между подбородком и коленками, провести ладонью по спинке или просто дотронуться кончиком языка до мочки уха, как она начинала чаще дышать и норовила прижаться ко мне всем телом. Когда мы забегали в заветный номер и закрывали дверь ножкой стула, я иногда пытался чуть помучить ее — не раздевать сразу, а просто обнять и подразнить, потеревшись животами. Но как только наши джинсы разок-другой цеплялись застежками, Эти не выдерживала и с легким стоном принималась срывать с меня одежду. Тогда я быстро раздевал ее, клал на кровать и впивался в губы горячим поцелуем. Мне приходилось почти непрерывно целовать ее все два часа, чтобы она не могла кричать.
Первые несколько дней мне никак не удавалось отделаться от ощущения, что я трахаю какой-то библейский персонаж, но потом я привык к экзотической внешности Эти и получал от общения с ней несказанное удовольствие. К тому же традиционное воспитание никак не отразилось на ее раскованности: делая минетик или приглашая меня в туалет (иногда мы не могли дождаться обеда и заскакивали на минутку в уборную, чтобы, закрыв рубашкой объектив камеры, торопливо и страстно трахнуться) она ни капельки не смущалась.
Бедной Анечке я теперь мог уделять совсем мало внимания. Мы встречались от силы раз в неделю, и за эти несколько часов я, как ни старался, не мог в достаточной степени насытить любовью ее молоденькое и горячее тело. Правда, я обнаружил, что если щекотать ей языком вишенку, одновременно одним пальцем поглаживая отверстие попки, а другим массируя изнутри норку, то она бурно кончает раз за разом с интервалом в минуту-две. Пользуясь этим недостойным методом, я мог всего за час довести ее до такого изнеможения, что она лежала пластом, лишь мелко вздрагивая и еле слышно постанывая. Но на неделю такой разрядки ей все равно не хватало.
Вскоре мне доложили, что снова видели ее с Левой. Ну, ничего не поделаешь. Я бы на ее месте не стал встречаться с парнем, который нанял двух урок,чтобы ей изрезали бритвой лицо, но у Ани, как потом выяснилось, были свои планы.
