Однажды утром ко мне подбежал Ари, наш надсмотрщик.
— Тебя к телефону, — закричал он в волнении, — сам мистер Прикс! Я тут работаю два года, но ни разу не имел чести разговаривать с самим мистером Приксом!
— Владимир? — раздался в трубке тонкий голос, явно принадлежавший хитрой старой лисе. — Мне только что звонили из Управления Охраны Природы и просили, чтобы мой шофер срочно отвез вас в Хай- Бар.
Я вскочил в его блестящий, как мокрая канализационная труба, восьмидверный «Монтгомери-800», и мы с включенной сиреной помчались на север. В Хай-Баре меня встретил Рони Малка.
— Хорошо, что ты приехал, Вови, — сказал он. — У африканской ослицы трудные роды, Тони Ринг отказался делать операцию, а Бени говорит, что займется ей, только если ты будешь ассистировать.
Ослица с потерянным видом бродила по саванне, из-под хвоста у нее торчало копытце жеребенка. На песке позади оставалась мокрая дорожка из крови и зеленых околоплодных вод. Мы окружили ее, набросили на шею лассо, а на голову конскую уздечку, связали передние ноги и притащили инструмент.
— Боюсь, придется делать кесарево, — сказал Беня. — Ну-ка, давай ощупаем живот.
Мы положили с двух сторон ладони на брюхо ослицы, но тут она поднатужилась, и жеребенок в долю секунды высунулся больше, чем наполовину. Мы изо всех сил повисли на ней и еле успели заставить лечь, чтобы он не упал с высоты ее роста.
Малыш вывалился на песок и чихнул. Ослица вскочила, едва позволив нам снять уздечку и обрезать путы на ногах, повернулась и принялась его вылизывать, не обращая на нас никакого внимания.
— Вот, что значит настоящие специалисты, — восхищенно произнес Рони Малка, наблюдая, как осленок пытается встать на ножки. — Одно прикосновение, и все…
Шофер мистера Прикса был несказанно удивлен, когда всего через час я вернулся в совершенно пьяном виде, на ходу досасывая шампанское из горлышка бутылки, которую мне дали с собой. Он отвез меня на работу, и не знаю, как я ухитрился за остаток дня никого не облить супом, пока порхал с подносами между столами. Меня никто не осмелился ни о чем спросить, а русские медведи сами болтать не любят.
Наутро я обнаружил, что мой статус изменился. Собственно, меня и раньше уважали.
Первые несколько дней на новом месте я всегда хорошо работаю. Потом перестаю, но сложившуюся репутацию уже не изменить. Теперь же начальство прониклось ко мне таким почтением, что взамен быстро сбежавших израильтян взяло двух русских студентов.
К тому времени я уже был «старослужащим» и захватил самое теплое место
— при соковыжималке. Все наши клиенты очень любили свежий апельсиновый сок, но для получения одного стакана надо пропустить через соковыжималку пять-шесть апельсинов — это довольно долго. Поэтому ко мне всегда выстраивалась очередь, и все официанты в ней готовы были вцепиться друг другу в глотку — ведь только тот, кто принесет сок быстро, мог рассчитывать на типы. Тем, кто был мне симпатичен или выказывал должное почтение, я наливал сок из резервного кувшина, стоявшего под прилавком, а тем, кто пытался спорить, разбавлял его водой или консервированным соком — и то и другое сразу портило вкус. Довольно значительное количество драгоценного напитка я потихоньку выпивал сам — когда еще будет такая халява! А процент с типов был мне отныне обеспечен без всяких усилий с моей стороны.
Все шло хорошо. В отеле начался фестиваль классической музыки, и мы работали под Бетховена и Моцарта. Я приучился дремать прямо в процессе обработки апельсинов и даже стал немного высыпаться. Но на носу была пасха, и начальство набрало еще людей, в том числе одного русского. Представьте себе мое удивление, когда им оказался Алеша Подковкин по кличке «Есенин» — рязанский парень, с которым я когда-то работал в Каракалинском серпентарии, в Туркмении. Меня по молодости не брали в штат, и я отдавал пойманных змей Алеше. Мне доставались деньги, а он перевыполнял план. Более типичное русское лицо, чем у него, не во всякой деревне отыщешь.
— Леха! — заорал я, — привет, паршивец! Ты что тут делаешь?
— Вовка! — обрадовался он, — и ты здеся! Я на жене приехал, а ты как сюда попал?
— Как-как… ну, приехал, получил гражданство…
— Погоди-тка, — он изумленно уставился на меня своими голубыми глазами, — так ты че, яврей?
Я был искренне рад появлению старого друга, но с его приходом в ресторан начались проблемы. И дело не в том, что Есенин прозвал меня из-за соковыжималки «Буфетчицей Клавой». Теперь нас, «русских», было больше трех (Диму-гомосека выгнали, и он вернулся к основной профессии — проституции). Оказалась превышенной некая критическая масса, и работа кончилась: целыми днями мы стояли где-нибудь в укромном уголке и болтали на разные темы. Было ясно, что долго начальство не будет терпеть «русскую мафию».
Эти ушла с работы. Дома у меня теперь были постоянные скандалы: Люба бросила ресторан, перестала спать с Сашей и по протекции Димы-гомосека устроилась на панель. В общем, «Принцесса» осточертела мне до крайности — все-таки я отработал там больше месяца, до меня такое удавалось только Ли. Все справки на паспорт я уже сдал и ожидал его получения со дня на день. Но в пасхальную неделю нам шли надбавки, и было много сверхурочной работы, поэтому я решил дотерпеть до конца марта, хотя кругом уже полным ходом катилась весна и я рисковал пропустить самое интересное время в жизни ближневосточной природы.
Тут черт меня дернул поссориться с гостиничным раввином. Любое заведение общепита в Израиле может потерять всех верующих клиентов, если не заполучит свидетельство, что вся еда в нем кошерная. У нас контроль осуществлял сутулый молодой парень из марокканских евреев. Раз в несколько дней он заходил на кухню, наедался до отвала и уползал.
В ходе богатой приключениями истории моего народа случилось так, что его религия пошла по пути активного погружения в маразм. За столетия средневековья все предписания Торы были доведены до абсурда. В частности, фраза «не вари теленка в молоке матери его» сначала привела к запрету варить любое мясо в молоке, а потом к требованию наличия раздельной посуды для мясных и молочных продуктов.
Я как-то привык к тому, что у нас бывают «мясные» и «молочные» обеды, но беда была в том, что во время подготовки последних мне приходилось вскрывать десятки молочных пакетов, а делать это можно было только острыми мясными ножиками.
Раввин заметил нарушение и попытался произвести, как сказал бы Беня, «иерархическую садку».
— Еще раз со мной заговоришь, — медленно и внятно сказал я (он плохо знал английский), — расскажу твоему начальству, что ты в пьяном виде готовил Пасху.
Еврейская пасха — праздник годовщины исхода из Египта. В память о тяготах вновь обретенной свободы в эти дни полагается есть только мацу, испеченную из пресного теста. Раввины средневековья ввели правило, по которому в эти дни в доме не должно быть ни крошки обычного хлеба — а в условиях ресторана это требует мероприятий, по сравнению с которыми дезактивация после утечки радиоактивной красной ртути кажется рядовым смахиванием пыли тряпочкой. Наш раввин в этот самый ответственный для него день года нализался как известное нечистое животное с пятачком, что теперь дало мне возможность его подловить. Больше он со мной не общался, но то и дело бросал украдкой полные ненависти взгляды.
Что касается самого праздника, то связанные с ним обряды удивительно красивы, особенно в исполнении йеменских и сефардийских семей. В «Принцессе» я имел возможность наблюдать их в разных вариантах и получил большое удовольствие.
Прежде, чем совершить собственный исход, я должен был воспользоваться тем обстоятельством, что набрал за первый месяц работы довольно приличную сумму. Она была тем больше, что я разработал кое-какие операции с пластиковой карточкой, которая позволяла автоматически регистрировать время прихода и ухода с работы, и деньги мне шли за 28-30 часов в сутки. Взяв справку о доходах, я пошел с Беней в банк и выступил в роли гаранта его благонадежности. Беня взял ссуду (как говорят в Израиле, «залез в минус»), и заказал в Тель-Авиве «форд». «В минусе» живут все в стране, но размер долга,
