– Кстати, сударь, мы уже столько дней знакомы, а я так и не знаю, чем вы занимаетесь в этой жизни и на какие средства существуете. Непорядок.
– Между прочим, сударыня, то же самое я могу сказать и по отношению к вам.
– Студентка я…
– Комсомолка, спортсменка?
– И наконец – просто красавица, – обнаружила хорошее знакомство с отечественной киноклассикой Зоя. – Пятый курс журналистики. Через месяц – диплом. Но вообще это нечестно. Я первая спросила.
– Художники мы, – вздохнул Егор. – Керамисты. Глина, шамот, ангоб, глазурь… Ты разве еще не поняла?
– Да о чем-то подобном догадывалась. Но хотелось все же уточнить. А где можно увидеть твои работы?
– Работы… Последнее время, к сожалению, я мало работал. Впрочем, погоди… – Егор поднялся из-за стола и вышел в другую комнату.
Вскоре он вернулся с большой картонной коробкой в руках..
– Это тебе, – он положил коробку на стол перед Зоей. – Подарок. Должен ведь я как-то компенсировать прошедшую ночь…
– Далась тебе эта ночь… Я уже обо всем забыла. – Зоя с нескрываемым интересом попыталась открыть коробку. – Что-то не получается…
– Зато я не забыл. Нет, не так. Дай-ка мне…
– Какие вы, мужики, самолюбивые – просто смех. Особенно когда дело касается койки. Ну не удалось трахнуть девушку. Подумаешь! Сегодня не трахнул – трахнешь завтра. Опять же в этом не ты виноват, а просто девушка такая попалась. Чувствительная слишком на внешние факторы.
– Вот интересно, – задумчиво проговорил Егор, снимая с коробки крышку. – Все будущие журналисты такие циничные или это только мне подобный экземпляр попался? За особые, так сказать, заслуги.
– Поколение такое, – объяснила Зоя. – Пепси-кола, как оказалось, способствует выработке цинизма в гораздо большей степени, чем водка. Но за 'экземпляр' все равно ответишь. Потом. Ой, какая прелесть!
Она держала в руках маленькую глиняную кофейную чашку.
Когда-то, лет шесть назад, Егор сделал этот кофейный сервиз специально для одной довольно богатой заказчицы, которая в результате от заказа отказалась, предпочтя ручную Егорову работу какой-то заграничной модной штамповке. С тех пор, тщательно обернутый в мягкую толстую бумагу и уложенный в специально склеенную для этого картонную коробку, сервиз пылился на шкафу в полном забвении.
– Это тебе, – сказал Егор. – Дарю.
– Не может быть! Это… это ты сам сделал?
Зоя с восторгом разглядывала изящную светло-коричневую, со сложными разводами-узорами чашку в своей правой руке и такую же сахарницу в левой.
– Нет, – усмехнулся Егор. – Купил.
– Врешь! – радостно засмеялась Зоя. – Сам сделал! Ой, какой ты молодец… Спасибо!
Она чмокнула Егора в щеку, быстро и аккуратно уложила чашку и сахарницу на место и посмотрела на часы:
– У-у! Мне уже совсем пора-пора! Позвонишь сегодня вечером, да?
Проводив Зою до проспекта и поймав ей машину, идущую в центр, Егор вернулся домой. В задумчивости постоял некоторое время подле Анюты.
Делать решительно ничего не хотелось.
Глупо зарабатывать деньги на хлеб насущный, когда у тебя в кармане без малого пять тысяч долларов, к тому же полученных не за честный труд, а просто выигранных на пари. Легкие деньги взывают к легкой жизни. Правда, у Егора и заработанные деньги никогда особенно не задерживались, а уж шальные и подавно.
Однако желания пить-гулять и сорить рублями отчего-то тоже не возникало.
– Чего тебе надобно, старче? – пробормотал Егор, решительно распахнул дверцу и уселся за руль. Сразу стало как-то легче.
– Приручила, да? – сказал Егор и включил радио. Знакомая уже тишина на всех волнах…
– Ну ладно, Анюта, хватит уже, – попросил он. – Давай мириться.
– Давай.
Егор даже вздрогнул от неожиданности и машинально огляделся по сторонам.
Разумеется, они были одни. Он и Анюта. Если, конечно, не считать кота Тихона, который притаился на крыше сарая и внимательно смотрел вниз, на машину. Хвост у Тихона медленно и напряженно ходил из стороны в сторону, а желтые от природы глаза даже при солнечном свете горели грозным огнем. Впрочем, нападать кот не решался, а возможно, и не хотел. Просто всем своим видом показывал, кто на самом деле в этом дворе хозяин, а также независимость и самодостаточность своей натуры.
– Здравствуй, Анюта, – волнуясь, как четырнадцатилетний школьник на первом свидании, сказал Егор.
– Здравствуй, Егор. Давно не виделись.
– Лично я даже успел соскучиться, – сообщил Егор,закуривая.
– Я тоже.
– Слушай, ты меня прости, пожалуйста, за те необдуманные слова насчет колес… ну, ты понимаешь. Я должен был догадаться, что ты живая.
– А я должна была понять, что тебе трудно так вот сразу поверить в происходящее. Я тут поразмышляла на досуге и пришла к выводу, что это вообще чудо – твое ко мне отношение. Другой бы или с ума сошел, или избавился от меня каким-нибудь варварским способом. Скажем, облил бы бензином и сжег.
– Вполне возможный вариант, – кивнул Егор. – Мне тоже, знаешь ли, до сих пор не по себе. Тем более что я так и не знаю, кто ты на самом деле. То есть я понимаю, что ты живое разумное существо, но…
– Что 'но'?
– Но… ты ведь… ты… не человек?
– А что такое человек?
– Человек – это, например, я.
– Ноги вместо колес и сердце вместо двигателя внутреннего сгорания?
'А вместо сердца – пламенный мотор!' – припомнил ни к селу ни к городу строчку из полузабытой песни Егор, а вслух сказал:
– Еще голова.
– А в голове так называемые мозги?
– Допустим.
– И это все?
– Что 'все'? – несколько растерялся Егор.
– Все, что определяет живое существо как человека?
– Нет, конечно. Самое главное – это душа.
– Наконец-то… – в голосе Анюты послышалась снисходительная усмешка. – Ну и как ты считаешь, есть у меня душа или нет?
– Мне почему-то кажется, что есть, – тихо сказал Егор.
– Правильно кажется. Значит, я человек?
– Курица не птица, женщина не человек, – ляпнул Егор и осекся.
– Я так понимаю – это шутка? – ледяным тоном осведомилась Анюта.
– Да, – поскреб выбритую щеку Егор. – Не очень, правда, удачная. Язык мой – враг мой, как говорится.
– Отчего же? Смешно. Но мы отвлеклись.
– Анюта, – разозлился Егор, – ты меня не путай! Я, конечно, не философ, а всего лишь
