- Знаешь, - сказал Евгеша, - когда мы стояли против тех троих стражей в Тартаре, я понял, что никогда не смог бы поднять руки на того, кто так дышит, смотрит. Я скорее позволил бы убить себя, чем убил бы сам…
- Верю и понимаю, - сказал Меф. Мошкин, приоткрыв рот, в волнении смотрел на него.
- Понимаешь? А ты… смог бы? Что ты почувствовал, когда убил яроса?
Буслаев на секунду закрыл глаза и честно перемотал назад пленку воспоминаний.
- Да ничего. Я просто захотел, чтобы тряска прекратилась. Все вышло само собой. А когда он уж лежал мертвый, я испытал что-то вроде раскаянья. Хотя это просто тварь из Тартара, - сказал он. Мошкин кивнул.
- Почему-то мне так и показалось. Ну ладно, пошли вниз!
Спустились они не вовремя. В канцелярии шла уборка. Всякий мужчина знает, что попасть куда- либо во время уборки крайне неприятно. Меф и Евгеша переглянулись и попытались ретироваться на второй этаж, однако им не удалось смыться незамеченными. Меф мгновенно был рекрутирован Дафной и трудоустроен передвигальщиком мебели, а Евгеша приставлен к Нате в статусе низкоквалифицированной рабочей силы.
Канцелярия убиралась обычно с помощью магии, но все же раза четыре в год Арей заставлял своих сотрудников делать это вручную. «Ничто так не вышибает тошнотворный запах суккубов и не снимает прослушку комиссионеров, как банальная мокрая тряпка», - утверждал он.
И вот сегодня как раз был один из этих четырех дней. И всякий раз Меф размышлял, как много такое простое занятие, как уборка, может сказать о женском характере.
Улита всегда убиралась с таким остервенением, что с ней страшно было находиться рядом. Если она окунала в ведро тряпку, брызги долетали до потолка. Если отжимала, то так перекашивала рот, словно ломала шею врагу. Если двигала диван, все замирали, опасаясь, что этим диваном Улита сейчас кого- нибудь размажет по стене. И опасались не напрасно - случаи были. Когда же ведьма бралась за пылесос, лучше было вообще удрать из комнаты. Трубу она держала так, будто ожидала команду «На старт!». Мотор пылесоса метался как кистень, круша все живое. В глазах Улиты пылало фанатическое пламя.
- Теперь я понимаю, почему двести лет назад особо полнокровным девушкам каждую весну ставили пиявки. Когда мало сил - плохо, но все же человек конструктивен. Шлепает потихоньку, делает что-то. Но когда сил много, а девать их некуда, силы бродят, пузырятся и срывают с хозяина крышу, - шепнул Евгеше Меф. Шепнул тихо, опасаясь карающего пылесоса.
Полной противоположностью Улите была Ната. Тряпку она брала ногтями, долго бултыхала ее в ведре, а затем грустно буксировала по полу, будто везла за собой машинку на веревочке. Продолжалось это до тех пор, пока кто-нибудь не выдерживал и с воплем не отнимал у нее тряпку. Ната умильно хлопала глазами, гнусно ухмыляясь в душе. Именно этого она и добивалась.
Даф была единственным приятным исключением. Она убиралась быстро, без омерзения, но и без того патологического стремления к стерильности, которая часто превращает хороших хозяек в издерганных истеричек.
Уборка близилась к завершению, и Ната даже ухитрилась зацепить шваброй громадный, редкой ценности светильник, когда внезапно посреди резиденции мрака полыхнула вспышка телепортации. Улита перестала ножом сдирать со стола полировку, пытаясь оттереть свечной воск, и выпрямилась.
- Я же сказал: никакой магии! Руками! - донесся резкий окрик из кабинета Арея.
Секунду спустя барон мрака вырос в дверях. И сразу стало понятно, что к уборке примененная магия не имеет никакого отношения. Извиняться мечник не стал. Слово «извини» слишком сложное для истинного стража мрака. В нем целых три слога и все с «и». Запомнить их в правильной последовательности нет никакой возможности.
В гаснущем, с алым ободом круге, неизменно сопровождавшем дальние телепортации из Тартара, стояли двое. Девушка была одета по-земному - в зеленоватую туристическую куртку с большим количеством карманов и карманчиков и джинсы. Меф поднял взгляд на ее лицо и вздрогнул, поняв, что уже видел его. Один раз в Тартаре, рядом с троном Лигула, и много раз на портрете… Те же алые губы, впалые меловые щеки и внезапный косящий взгляд. - Прасковья! - позвал он.
Девушка вскинула на Мефа глаза. Через секунду она отвела их и больше не глядела на него, но Мефа не оставляло ощущение, что он является центром ее направленного внимания.
- Чему обязаны?.. - с холодком спросил Арей. Воспитанница Лигула не привыкла, чтобы с ней так разговаривали. С гневом она скрестила на груди руки. На мгновение чинную канцелярию мрака затопило эмоциями столь яркими, что в них, как свечи, растаяли бы даже ломаки - суккубы. Светильник, уже пострадавший от швабры Наты, лопнул и осколками осыпал приемную. Меф успел выставить защиту вокруг себя и прижавшейся к нему Дафны. Мошкин замешкался, и ему рассекло стеклом лоб.
Вода в ведре, в котором Улита отжимала тряпку, кипела. Из него поднимался столб вонючего пара. За несколько секунд ведро опустело на две трети. В приемной запотели стекла. Даф ощутила, что голова у нее мокрая.
- Можно было и не убираться, - мрачно сказала Улита.
- И башку не мыть с утра. Но кто мог знать, что эта припрется? - добавила Ната.
Прасковья одарила ее холодной улыбкой. Вода в ведре мгновенно застыла. Причем застыла неровно, со всплесками, с бурлением, - так, как кипела. Волосы Наты, Дафны и остальных покрылись слоем льда, в который вмерзла вся грязь канцелярии.
Мошкин ревниво моргнул. Разумеется, воду мог заморозить и он, но воспитанница Лигула проделывала все с потрясающей небрежностью. Она даже не трудилась замечать, какое воздействие оказывают ее эмоции на посторонние предметы.
- Так чему мы обязаны честью видеть вас здесь? - убийственно вежливо снова спросил Арей.
- Она не ответит. Она не разговаривает, - заступаясь за Прасковью, шепнул ему Меф.
Мечник кивнул. Видно, и сам уже это вспомнил.
- Тогда пусть скажет тот, другой! Он-то, надеюсь, не немой?
Все взгляды устремились на спутника Прасковьи, который, смутившись от такого избыточного внимания, пугливо заозирался. Широкобедрый, пухлый, с выпуклыми глазами, один из которых был желтым, а другой оранжевым, он напоминал волнистого попугайчика. Такой же хлопотливый, поспешно охорашивающийся, пестрый. Даже смотрел он как волнистый попугайчик - косился поочередно то одним, то другим глазом, при этом немного склоняя голову набок.
Улита бесцеремонно шагнула к нему, обошла вокруг и, принюхиваясь, потянула носом.
- Нет, Арей, - сообщила она. - Этот не немой! Этот шоколадный!
- ЧТО?
- Натуральный шоколадный юноша. Глаза - мармелад. Уши - зефир. Губы - жевательная резинка. Щеки - желе. Зубы - рот открой! - кусковой сахар. Волосы… мм-м… не разберу. Соломка? Слоеное тесто? Может, отщипнуть - попробовать?
Улита плотоядно облизнулась. Шоколадный юноша заметил это и поспешил отодвинуться.
- Умоляю, не надо! Меня зовут Ромасюсик, - сказал он сдобным, хорошо пропеченным голосом.
- Ромасюсик - это от Рома? - спросил мечник.
- Да. А вы Арей?
Мечник промычал что-то утвердительное. Мефу показалось, он втайне опасался, что его тоже назовут «Арейсюсиком».
- Фантастично! Арей! Я вас абсолютно таким себе и представлял! Фантастично! Что-то такое большое, грузное, величественное! Изумительно! - заблеял шоколадный юноша, бегая вокруг Арея.
Ромасюсик весь был сплошное движение. Стоять на месте он не мог. Он то приседал, то выпрямлялся, то подпрыгивал - и все это без очевидной цели. Его пухлые шоколадные руки, казалось, жили
