издевается, то ли просто принимает информацию к сведению.
Мошкин машинально постучал себя пальцами по боковой части груди – там что-то глухо отозвалось. Некоторое время он прислушивался к этому звуку, потом понял, что это ребра. У него внутри скелет! Данная мысль, в общем-то, очевидная, никогда прежде не посещала Евгешу. То, что у других есть скелеты, он отлично себе представлял, равно как и то, что другие умрут, но что это произойдет с ним… Эта мысль поразила, испугала его. Мошкин живо представил себе, как будет лежать в гробу, как станут ползать черви, как после останется от него один скелет с бочонком ребер, прикрепленных к позвоночнику. Представлял Евгеша себе это очень живо, и, представляя, знал, что все так и будет, но одновременно все в нем сопротивлялось смерти, не допускало, что он умрет и исчезнет. Быть не может, что это произойдет именно с ним. Этого нельзя даже представить.
«Чушь! – подумал Мошкин. – Что это сегодня со мной? Кривое утро кривого дня!»
Мошкин открыл дверь и вышел, привычно пригнувшись, чтобы не задеть макушкой низкое крепление строительных лесов. Извечное противостояние высокого человека с миром: кресла в машине неудобны, дверные косяки назойливы, а колени в кафе цепляют стол,
Оказавшись на улице, Мошкин с облегчением вздохнул. Он поднял голову и простоял так с минуту, ощущая, как снежинки умывают ему лицо. Слишком долго находиться в резиденции на Большой Дмитровке он не любил, ощущая, как мрак въедается в него исподволь, капля за каплей, и медленно, вкрадчиво заполняет его сознание.
Заставив снежные капли на лице испариться, Мошкин быстро направился в сторону бульваров. Пешком он мог ходить как угодно долго, быстро и с удовольствием, Все его многочисленные психозы и не менее многочисленные комплексы убаюкивались ходьбой.
Бульварное кольцо, на котором Мошкин вскоре оказался, было расчищено ровно настолько, чтобы мог пройти один человек. Прохожие то и дело отступали в сторону, пропуская друг друга. Мошкин как человек вежливый, которому всех было жалко – и дряхлую, невесть зачем вылезшую из дома старушенцию, и длинноволосого студента, и вымытого с младенческой тщательностью пузатого чиновника, – оказывался в снегу чаще других. Но одно дело делать добро по своей воле, и совсем другое, когда тебя вынуждают. Поэтому, когда звероватый, военно-спортивного вида молодой человек каменным плечом без церемоний сбил замешкавшегося Евгешу в сугроб, Мошкин не задумываясь заставил его сигарету вспыхнуть и прогореть с такой стремительностью, что она опалила нахалу губы и нос. Даже фильтр не спас.
«Моя власть над огнем возрастает. Мне даже не нужно уже задумываться
Обладать столь сильным умением опасно. Это все равно что постоянно – день и ночь – держать палец на спусковом крючке автомата, у которого нет даже предохранителя. Никогда не знаешь, когда палец сам собой дернется и кто в этот момент окажется перед дулом.
А еще через минуту, пропуская молодую женщину, Евгеша заметил, что та с испугом уставилась на его ноги. Мошкин на всякий случай тоже испугался, однако после проведенной инспекции ног обнаружил, что с ногами у него все благополучно. Их количество по-прежнему четное, и ступни смотрят в обычном направлении. Разве только ноги у него возмутительно сухие для человека, который трижды в минуту по пояс зарывается в сугроб. Снег отступал прежде, чем Мошкин его касался. Трусливо жался, образуя вокруг ноги небольшой сантиметровый зазор. Снег та же вода, а над водой он полновластный хозяин.
В районе Трубной площади, которая теперь превратилась в снежный котлован, Мошкин неожиданно увидел на дереве белое пятно. Прошел еще шагов двадцать, и пятно мало-помалу образовалось в кота. Само по себе это событие не содержало ничего особенно невероятного: кот, ну и кот. В Красную книгу коты пока не занесены! другое дело, что кот был уж больно знакомый. В том, с каким невероятным презрением ко всему, что не входило в его, кота, непосредственные интересы (все тот же пресловутый треугольник «кошечки-драки-еда»), он лежал на ветке – наблюдалось нечто уникально-узнаваемое. По мере того, как Мошкин подходил, его зрение открывало все новые детали. Странный нетипичный излом на спине, который вполне мог быть крыльями, отсутствующее ухо, красные глаза без век…
«Депресняк!» – понял Мошкин ровно на пять секунд позже, чем это сделал бы на его месте кто- нибудь другой.
Из пасти у Депресняка что-то свешивалось. Приглядевшись, Мошкин понял, что это рыбий скелет. Он успел даже заметить пучеглазую голову и разинутый рот. «Странно, – удивился Мошкин, – эта рыба явно лишена утробной привлекательности. И чего он в ней такого нашел?»
В выпуклых глазах рыбины что-то блеснуло. Что-то трудноопределимое кольнуло Евгешу в роговицу левого глаза. Мир заволокла розовая, с радужными краями дымка. Мошкин растерянно моргнул, и дымка рассеялась.
В следующую секунду кот соскочил с ветки и, ударяя кожистыми крыльями по воздуху, быстро нырнул в один, из переулков. Удирал он с той продуманной, далекой от паники поспешностью, с которой коты обычно спасаются от опасности. Но и убегая, упрямый кот продолжал упорно тащить рыбий скелет. Планов расставаться с ним он явно не вынашивал.
В первую секунду Мошкин решил, что Депресняк убегает от него, но почти сразу увидел, как две стремительные светлые фигуры, похожие на мгновенный росчерк пера на пухлом теле снежного мира, нырнули в переулок следом за котом. Златокрылые! Еще одна боевая двойка уже пикировала навстречу коту с другого конца переулка.
Мошкин застыл. Четыре златокрылых на одного адского котика! Расклад для того, кто понимает истинную иерархию, невероятный! Невероятнее, чем четыре укоризненных, кристально честных генерала- снабженца на одного стройбатовца с кульком ворованных гвоздей.
«Чем им кот-то досадил? Совсем с ума посходили!» – недоумевал Мошкин. Он смутно вспомнил, что рейд Черной Дюжины в Эдем взбудоражил свет, и теперь по городу рыщут десятки боевых двоек златокрылых.
Положение Депресняка было аховое. Он держался невысоко над землей и почему-то совсем не спешил набирать высоту. Должно быть, понимал, что высоко в небе златокрылые получат преимущество. Вторую боевую двойку кот заметил слишком поздно и заметался, пытаясь прорваться к арке. Но тотчас на пути у него вырос один из златокрылых. Другой попытался броситься на кота сверху, и Депресняк лишь чудом избежал пленения.
– Брось его! Вот упрямое животное! – закричал кто-то из златокрылых. Он вскинул было к губам флейту, но почему-то сразу с досадой опустил ее.
Депресняку приходилось несладко. Прорваться к арке ему не удавалось. С двух же концов переулок был заблокирован златокрылыми. Но даже в этой ситуации Депресняк не терялся. Он ужом вился по узкому переулку, петлял, лапами отталкивался от стен домов и был, кажется, не прочь найти открытую форточку.
Златокрылые Мошкина пока не замечали. Или, возможно, им было не до него. Депресняк, зажатый в угол, уже шипел, упорно не выпуская скелета. Вот уж создание! Однако хочешь не хочешь, нужно было его выручать. Но как?
«Снег!» – подумал Мошкин, ощутив, как от усилия на висках вздулись вены. Заболели глаза. Никогда в жизни он так сильно не напрягался. – СНЕГ! Я СКАЗАЛ: СНЕГ! – требовательно повторил Мошкин.
И сразу снег в переулке взвился в воздух. Снежная завеса белыми шторами задернула переулок, скрыв всех и все: Депресняка, златокрылых, крыши домов. Краем колючей вьюги Мошкина хлестнуло по лицу, и он с размаху сел в сугроб, провалившись почти по шею. Возможности Евгеши были не безграничны, но на узкий переулок их хватило с запасом. Мошкин небезосновательно понадеялся, что Депресняк сориентировался в ситуации и либо нырнул в какую-то щель, либо унесся в центре вьюжного столба, чтобы улизнуть из него где-нибудь по дороге.
В переулке все бурлило, как в стиральной машине. Вздыбленный снег закручивался в буран, штопором уходя в небо. Судя по отрывистым крикам златокрылых, Депресняка они потеряли и теперь
