Таня Гроттер и ботинки кентавра

опадали листья, варежки были экзотикой, тревожащей и опасной.

– Чьи это маленькие ручки? – поцелуй в ладонь. – Какая ты у меня большая девочка, Аня! Ты в прошлый раз не замёрзла? Надеюсь, эти новые варежки ты не будешь стаскивать?

Она трясёт головой – как же можно их стаскивать на морозе, когда даже дома ей не хочется их снимать?

Не отходи далеко от подъезда! Стой так, чтобы я постоянно видела тебя из окна.

– Ага.

– И не приноси больше дохлых птиц. Сколько можно? Я не хочу, чтобы у моей дочки лежали под подушкой мёртвые замороженные птицы со свешивающимися головами. Теперь, когда у тебя такие чудесные варежки, ты же не будешь больше этого делать?

– Не–а, обещаю, что не буду. Я же не убиваю их!

– Но ты их подбираешь. Ещё неизвестно, что лучше. Стой ровно, не вертись!

Её берут и легонько дружелюбно трясут, застёгивая пуговицы. Варежки – маленькие, пушистые, очень приятные – облегают руки. Только резинка чуть мешается в рукавах. Но и это терпимо. Резинка – это надёжность, залог того, что варежки не потеряются.

– И не придумывай себе больше эти мертвецкие имена. Ты огорчаешь этим свою маму! Ну беги, зайка! Чтобы я тебя видела из окна, помни! Я люблю тебя!

– Я тоже люблю тебя, мам!

Она сбегает по лестнице – второй этаж кирпичной пятиэтажки. В подъезде полутьма. Пахнет штукатуркой, недавно вымытыми ступеньками и сигаретными окурками, которые мокнут в банках на подоконниках. И ко всему этому примешивается вкусный, манящий запах домашней стряпни из нижних квартир. Склеппи немного боится подъезда. Она крадётся вниз, на секунду оказывается в полной темноте нижней площадки у урчащего распределительного щита – и пытается нашарить дверь. И вот наконец новые варежки нащупывают длинную деревянную ручку двери подъезда и чуть в стороне – кнопку, открывающую домофон. Нажимает, слушает комариный писк, толкает. И ей в глаза бьёт снежная, колючая, такая манящая белизна…

Внезапно в спокойный сон Гробулии проникло извне какое–то беспокойство.

– Опять эта наглая Склеппи! Сколько можно выносить её выкрутасы? Да разбудите же её кто– нибудь! – жалующимся голосом крикнул кто–то.

– Сама буди, Эйда!

– Почему я? Она сейчас пинаться начнёт!

– Смотрите, у неё в руках опять её проклятый амулет вуду! Может, отобрать его?

– Ага, сама попробуй. Она тебя наизнанку вывернет… Ты что, не знаешь Склеппи?

– Но нас же много!

– Нас много, но это–то Склеппи!

Истошно завизжала случайно затесавшаяся в толпу фрейлин любимая борзая принцессы Августы, которой в суматохе отдавили лапу. Гробулия попыталась зарыться в перину и применить заклинание невидимости, но этот фокус не сработал: её всё равно нашарили. Ощутив, что её самым бесцеремонным образом трясут, Склеппи наугад пнула ногой, но ни в кого не попала. Зато за её ногу ловко ухватились и не отпускали уже, лишая Гробулию возможности наносить новые пинки.

– Стыдись, Гробулия! Ты позоришь высокое звание фрейлины! Её Высочество не желает начинать без тебя свой утренний туалет!.. Она может опоздать на приём, и это сегодня, когда ей должны представить её жениха принца Форна! Какой скандал! Когда–нибудь иссякнет даже безграничное терпение Его Величества Бэра III и он велит залить тебе в горло кубок раскалённой лавы! – сказал чей–то писклявый от ответственности голос.

– Иди ты в театр, Эйда! – открывая глаза, внятно сказала Склеппи. Она уже поняла, что он, тот самый сон, который она так любила и так надеялась запомнить, – опять ускользнул. Ну почему? Почему всегда так? Ни разу ей не удавалось досмотреть его до конца. Всякий раз всё заканчивалось яркой белой вспышкой света.

От такой наглости фрейлины опешили и даже отпустили ногу, но, опомнившись, насели на Гробулию все разом и начали стягивать с кровати. Сопротивляясь, Гробулия посылала их в консерваторию, в цирк, на магладиаторские бои и куда придётся, но зудящий рой фрейлин не отставал. Некоторое время Склеппи отбивалась гремучими, огненными запуками и рыжими молниями, соскальзывающими с её талисмана подобно змеям, а затем, когда талисман у неё отняли, то и подушкой. И, лишь потеряв её в пылу боя, она смирилась и свесила с кровати ноги.

– Уговорили! Я сейчас приду! Только дайте мне одеться! – сказала она звенящим от честности голосом, быстро пряча варежки в укромную нишу в спинке кровати. Век варежек недолог, но потому так сладок он… За прошедшие годы пух вылез. Моль прогрызла дыры. Сквозь обмякшую резинку проглядывают желтоватые прожилки, давно утратившие упругость. Сколько раз варежки, как на волоске, повисали на своей резинке над распахнутой пастью мусоропровода, однако она так и не нашла в себе сил расстаться с ними. Они стали её талисманом, с которым она не расстанется ни в одном из миров, куда ни заведут её извилистые дороги магии… Если кто–то захочет украсть варежки из ниши кровати – хотя никто в Царстве Огня не посмеет связаться с загадочным амулетом вуду, – в руку вору войдут сразу четыре отравленных шипа, пропитанных смолой анчара, и голова сатира зальётся лицемерными слезами над похолодевшим трупом. Древние кровати умеют хранить тайны – свои и чужие. – Не хотите уходить? Ну тогда отвернитесь! – сказала Склеппи ещё честнее, надеясь вздремнуть ещё хотя бы минуту. Возможно, чудесный сон вернётся.

Но наученные горьким опытом фрейлины не поддаются и на эту уловку. Одиннадцать фрейлин в двадцать две руки наспех одевают Склеппи и увлекают её за собой…

***

Шестнадцатилетняя принцесса Августа, единственная дочь Бэра III, грозного повелителя Царства Огня, и его супруги Нуи, которая после рокового проклятия воздушных магов воображала себя палачом, металась по своей спальне. Сказать, что она была взволновала или встревожена, значило просто промолчать. Единственное, чего принцесса не делала – не извергала огонь, да и то потому, что это значило