Дурнев энергично кольнул шпагой. Халявий заохал.
— Ты что, братик, контуженный? Все, вылезаю, вылезаю!
Оборотень выбрался из-под дивана и виноватым сусликом застыл посреди комнаты. На пятке у него висела недовольная такса Полтора Километра. После двухдневного загула, сопровождавшегося преступной продажей бразильским туристам золотого зонтика, Халявий выглядел опухшим. Под глазом полыхал фонарь — последствие драки с охранниками клуба «Тринадцать попугайчиков», попытавшимися завернуть Халявия на фэйс-контроле.
— Мое терпение подошло к концу! Самое меньшее, что ты заслужил, — навеки вернуть тебя в Трансильванию, — сказал Дурнев.
— Только не это, братик! Ты не можешь так со мной поступить! Эти примитивные вампиры совершенно не моего круга! — замотал головой Халявий.
Дурнев, однако, так не считал.
— Это меня не волнует! Если ты надеешься и дальше портить нам жизнь, тебе придется это заслужить!..
— Как заслужить, Германчик? Хочешь, станцую тебя чего-нибудь, а, Дягилев? — с надеждой спросил Халявий.
— Я и сам тебе станцую… И не прикидывайся психом! Прямо сейчас ты отправишься в Трансильванию и выведаешь, почему Малюта уверен, что вскоре вампиры захватят Тибидохс, — твердо сказал Герман.
Халявий, не горевший желанием отправляться на историческую родину, долго упирался, взвизгивал, повисал на шее у тети Нинели, однако Дурнев был непреклонен. Халявию пришлось уступить.
— Ежели я не вернусь завтра к утру — хнык-хнык! — прошу считать меня жертвой произвола! Совсем ты не бережешь своего братика! — сказал он с укоризной.
Вонзив в паркет нож с костяной русской, оборотень долго нашептывал на него, затем перекувырнулся через нож и телепортировал.
Скрестив на груди руки, дядя Герман стал прохаживаться по комнате. Его грызла непонятная тревога.
— Нинель, принеси зудильник! Нам надо связаться с Пипой! — распорядился председатель В.А.М.П.И.Р.
— Я уже пыталась позвонить час назад, — легкомысленно сказала тетя Нинель. Она обсосала куриное крылышко и слизнула с косточки прилипшую петрушку.
— И что?
— Не получилось.
— И ты мне ничего не сказала?
— Германчик! Я не думала, что это так важно! Вечерком позвоним!.. Эй, ты куда?
Самый добрый депутат ринулся искать зудильник. Найдя, схватил и принялся трясти. Зудильник искрил, потрескивал, поцарапанное дно было затянуто белым молочным туманом. Через некоторое время Дурнев отыскал лысегорский канал и Грызиану Припятскую. Насколько можно было понять, приглашенная на дневное магическое шоу, Грызианка сглазила ведущую и всех прочих участников. Теперь же она смирненько сидела на диванчике и, сложив ручки на животе, приветливо смотрела в зудильник бельмастеньким глазом.
Дурнев нетерпеливо смахнул Грызианку с экрана и вновь стал нашаривать Пипу. Однако вместо Пипы нашарился мрачный женоподобный ведьмак, красивший ногти на ногах малярной кистью.
— Нюта?! — спросил он капризно. — Это Нюта?
— Алло! Вас слушают! Говорите громче! — важно, с правительственной ноткой в голосе, отвечал Дурнев.
— Нюта, тут какой-то хмырь… — пожаловался ведьмак.
— Это Буян?
— Сами вы буян, противный хам! Это Фердыщинские топи!
— А ну повесь сейчас же зудильник! — вспылил Дурнев.
— Сам повесь, вампир! — парировал ведьмак и сгинул с экрана облачком дыма.
Дурнев сплюнул.
— Тьфу ты! Нелепость какая! Нинель, сделай что-нибудь, умоляю! Я не могу связаться с Пипой!
Они пытались раз за разом, однако Пипа упорно не отвечала… И не только она. Все тибидохские зудильники молчали. Под конец дядя Герман отважился даже позвонить Сарданапалу. Однако результат был тем же. Никто не отвечал. Грозовые тучи сгустились над Буяном.
Вечером над Тибидохсом запылал такой яркий, свежий и красивый закат, что Таня, чуткая к таким вещам, долго не могла отойти от окна. Она видела, как плоское солнце медленно погружается в океанские пучины. Океан был освещен так, что привычное восприятие пространства исчезло. Казалось, он существовал полосами и пластами — полоса воды, полоса неба. Горизонт дробился и отодвигался, сливаясь с океаном. И вот, не достигнув горизонта, солнечный блин вдруг надломился пополам и мягко растаял в рыхлом облаке. На небе акварелью прорисовалась тонкая и изящная луна.
В комнате Таня была одна. Она забралась на подоконник и, свесив ноги вниз, стала смотреть на луну. Вечер был так хорош, то тане внезапно захотелось раствориться в нем без остатка, чтобы потом медленно, с глубоким вдохом шагнуть в ночь, получив всю ее силу.
«Ну я, прямо как Мефодий Буслаев, вбираю все энергии подряд!» — подумала она, вспоминая смутные слухи, ходившие об этой личности в Тибидохсе. Подумала и тотчас забыла и о Мефодии, и о лопухоидном мире. Мысли были неотчетливые. Они перетекали друг в друга, терялись и меняли форму так же, как ночные облака, быстро проносящиеся над Большой Башней. Едва ты успевала подумать, что облако похоже на корабль, как в следующий миг оно становилось лошадью или жирафом, а потом исчезало, сливаясь с соседними облаками.
Кто-то постучал в дверь. Таня подумала, что это Ванька, и ужасно обрадовалась, что он пришел. Такой вечер обязательно нужно было разделить с кем-то.
—
Она услышала, как Ванька вошел, приблизился к окну и остановился сразу за ней, у подоконника. Решив использовать Ваньку в полезных и мирных целях — не вечно же с ним ссорится! — Таня откинулась назад и, уперевшись лопатками о его грудь, положила затылок ему на плечо. Валялкин был теплым и стоял как влитой, не отходя от окна. Чем не спинка для экспромтом сочиненного кресла?
— Держи меня крепче! Я, может, засну. Не удержишь — пролечу пару десятков метров и воткнусь в камни, — промурлыкала Таня, медленно отпуская подоконник.
Это был не блеф. Таня была уверена, что Ванька начнет ворчать, рассуждая, что опасно, а что неопасно, но нет… Видно, и правильный Валялкин порой становился человеком и начинал понимать полутона.
Ванька обхватил ее за пояс. Таня почувствовала себя надежно, и, отбросив опасения, благодарно закрыла глаза. Ванька держал ее так крепко и уверенно, что она готова была поручиться: скорее Тибидохс рухнет, чем он отпустит ее.
— А у тебя руки вроде сильнее стали. Вот так, отлично… А теперь я буду спать! — заявила она, шагая в облако блаженства.
Время остановилось. Да и существовало ли оно когда-то? Возможно, время придумали те, кому было что терять, и хотелось притормозить ускользающие мгновения. Таня так никогда и не поняла, уснула ли она и кок долго провела с откинутой головой на его плече.
— Надеюсь, Пипа и Склепова не припрутся в комнату! — сказала она с закрытыми глазами.
— Не припрутся. Я наложил на дверь снаружи магию древесной смерти. Любому, кто остановится рядом, — станет жутко, и он уйдет, — ответили ей.
— Древесной смерти? Разве мы это проходили? — удивилась Таня.
