Таня Гроттер и колодец Посейдона

— Шурасик! Эй! Продолжай!

— Ладно, ладно! Знаете ли вы, что Буян — это не одинокий остров, невесть откуда взявшийся посреди океана, а лишь самый большой остров из целой группы древних магических островов? Если посмотреть на карту тысячелетней давности — не на лопухоидную, разумеется, — видно, что к материку примыкает нечто вроде змеиного скелета. Сам скелет идет по морскому дну, а каждый выступающий позвонок — остров. Наш Буян — самый дальний остров от материка. Он — голова этого древнего змея.

— Ты думаешь, это действительно окаменевший змей? — спросила Пипа.

— Вообрази. Этот змей был последней ставкой хаоса, тогда еще не заточенного за Жуткими Воротами, разобраться с древними богами, — сказал Шурасик. Он щелкнул пальцами, и на ладони у него материализовался тарантул. Коснувшись тарантула перстнем, Шурасик превратил его в свою записную книжку.

— Пара цитат из Плиния Магнуса, древнего историка, который пишет о временах еще более древних, — листая страницы, сообщил он. — Ага, вот!

'Разверзлась пучина океанских вод. Громадная волна прокатилась по суше от края и до края. И треснуло дно. И выполз из трещины океанской громадный змей и пополз к берегам. И шипела вода, становясь паром, ибо был змей очень горяч. Взгляд змея — лед, а дыхание — огонь. Все живое погибало, едва видело его. Узнали о змее боги Олимпа и стали биться с порождением хаоса. Бились они с ним год и три дня, метали в него молнии и стрелы, но не могли одолеть его. И стали изнемогать их силы, а змей был все так же свеж. Медленно полз он к берегам, и знали боги, что, когда коснется змей берега, истребится на земле все сущее. И не будет людей, чтобы славить богов, и не будет богов, чтобы помогать людям.

И тогда собрали боги всю магию, что была у них, и вложили ее в трезубец морскому богу Посейдону. И сказали ему: «Из твоего океана пришла эта беда, в океане же должна остаться. Спустись в пучину и или сам погибни, или убей змея». Бросился Посейдон с Олимпа в пучину океанских вод. Обратившись дельфином, подплыл он к змею и, став вновь собой, поразил его трезубцем дважды: в шею и в хвост. И принял змей магию смерти с Олимпа. Ощутил змей, что сдыхает, и пополз прочь от берегов, надеясь забиться в свою расщелину. Но не добрался змей до расщелины. Вышел из его тела весь жар, и околел змей, и стал камнем. И была это последняя атака хаоса.

Посейдон же вернулся на Олимп, но не вернулась с ним магия трезубца, ибо вся ушла в змея. Многие века после того скудна была земля волшебством, и копили боги его по крупице'.

Шурасик закрыл свою записную книжку и нежно подышал на переплет. Затем он вновь превратил книжку в тарантула, и тот быстро заполз в карман его рубашки.

— Ну-с, кто что думает? — спросил он.

Гломов зевнул.

— Книжки про маньяков прикольнее, — сказал он.

Склепова протянула руку и нежно запечатала ладонью Гуне рот.

— Милый, не старайся казаться умнее, чем ты есть. Интеллект надо расходовать бережно, чтоб было чем смотреть бокс! — проворковала она.

— М-м-м… — невнятно замычал Гуня, не решаясь трясти головой, чтобы не сбросить руку Склеповой. Никто не понял, что он хотел сказать, но Гробыня каким-то чудом поняла.

— Хорошо, родненький, как скажешь! Сегодня вечером я приду к тебе в комнатку, укрою тебя одеяльцем и расскажу тебе сказочку про скелетов. А теперь, будь любезен, помолчи!

Гуня обиженно нахохлился.

— Если наш Буян — голова змея, то где остальные острова, которые были его позвонками? — спросила Таня.

Шурасик снисходительно посмотрел на нее.

— Прошли тысячи лет. Волны, шторма, солнце… Мелкие острова давно ушли под воду. Но один из островов мог остаться… Вернее, еще один, кроме Буяна. Буян — второй уцелевший остров.

— Ну хорошо, острова… А почему мы должны искать разгадку происходящего в Тибидохсе именно там?

— Трезубец Посейдона! Вот разгадка! Трезубец с колоссальной силой древних богов. Трезубец пронзил змея, а затем магия трезубца должна была уйти вниз и прожечь колодец едва ли не до самого Тартара. Туда же вниз ушел и жар змея. Вот в этом-то колодце все и дело, будь он неладен! — возбужденно крикнул Шурасик.

Рита Шито-Крыто задумалась.

— Посейдон колол змея два раза — в шею и хвост! Значит, колодца должно быть тоже два. И где, интересно, второй? — спросил Семь-Пень-Дыр.

— Не знаю. Может, я и многознайка, но никак не всезнайка. Моя гениальность тоже порой дремлет, — сказал Шурасик.

Баб-Ягун подскочил к окну и нетерпеливо дернул штору.

— Вот второй! Расщелина, из которой идет дым! Ну которая еще на нору похожа! На Буяне, в запретном лесу! Танька, помнишь, мы туда летали! Маечник, а ты помнишь? Из нее вечно тянет серой, а поблизости даже трава не растет! — крикнул он.

— Маленькая она какая-то, — с сомнением сказал Ванька Валялкин.

— Правильно! Значит, этот угол, в шею змея, был вторым. Основная часть магии ушла на тот, первый… На колодец Посейдона! — заявил Ягун.

— Теперь мы должны найти этот остров. Возможно, он даже скрыт под водой на небольшой глубине… — сказала Шито-Крыто.

— Он не под водой… Он над водой, — сказала Таня, вспоминая свой странный сон.

— Да, над водой… Низкий черный остров, который перехлестывают волны… Он там, провал тьмы. Колодец Посейдона — это мрак и Тартар. Это дорога в никуда! Я был там дважды… Я заглядывал в пустоту, точно в зрачки смерти! Они все мертвы, все учителя! — грозно пророкотал Безглазый Ужас.

На его губах проступила кровавая пена. Призрак разросся и занял почти половину кабинета. Пипа Дурнева и Ритка Шито-Крыто, случайно оказавшиеся внутри у призрака, поспешили отодвинуться.

— Смерть, мрак, страдания! Как-то малодушно для призрака, для которого все эти словеса пустой звук! — насмешливо повторил Шурасик. — А вот Милюля считает, что Поклеп жив. Даже сняла сегодня с утра траур. Говорит, что ее пруд и без слез мокрый. Еще говорит, чтобы этот ханурик ей на глаза не показывался, если он специально все устроил, чтобы смыться!

— Стоп! С какой это радости? Мы все слышали, как она выла! Наверное, тронулась умом! Воображаю: какой ужас! Русалка, и так кукукнутая, тронулась окончательно! — заявила Шито-Крыто.

— Милюля выла, потому что забыла посмотреть на краюху. А теперь посмотрела и развеселилась! Ох уж эти русалки! То рыдают, то хохочут, то жадно едят ночами! Прям Кэрилин Курло какая-то! — сказал Шурасик.

— Не произноси это прекрасное имя! Я тебя убью! — хрипло произнес Горьянов.

— А я его оживлю и еще раз убью, если он немедленно не объяснит, при чем тут краюха! — вызвалась Рита.

— Не объясню! Она со мной умрет, моя святая тайна, мой вересковый мед! — хихикнул Шурасик. — Ладно, кончайте меня душить! Как-то Поклеп возил Милюлю на Лысую Гору. На Лысой Горе одна бабка- ведунья дала Милюле нож и краюху хлеба. И сказала так: «Запомни, русалка, если хлеб зачерствеет и нож заржавеет, значит, беда случилась. Нет, мол, твоего суженого в живых. А если только нож заржавеет, а краюха мягкой останется — значит, он хоть и жив, да в беде…» В общем, вчера Милюля об этом вспомнила и кинулась смотреть. Нож ржавый, а краюхе хоть бы хны. ЖИВ ПОКЛЕП!

— А кто полезет в колодец? — нетерпеливо спросил Кузя Тузиков. Его периодически осеняли тупые