«Скайлэбом» ракеты. К счастью космонавтов, боеголовка не подорвалась: ее поражающие элементы сотворили бы из «Салюта» дуршлаг. Но пыхнувший твердотопливный двигатель-ускоритель – это ведь тоже далеко не сахар. Еще один взрыв на борту, и новая, гигантская серия повреждений окончательно перегрузила бортовой электронный разум. И, кроме того, взрывом срезало штыревую антенну, предназначенную для получения сигналов от наводящейся ракеты. Отсутствие сигналов ответчика электрические мозги умирающей станции могли трактовать только как повреждение посланника. Значит, автосопровождение цели можно было прекращать за ненадобностью. И сверхсовершенная фазированная решетка обесточилась.
Так что Бог все-таки любит Америку. Но вот насколько сильно?
Эксперимент проверки любвеобильности продолжался. Там, вдали, на «Скайлэбе» и возле, все тоже оказывалось не так просто. Для русской боеголовки расстояние до цели было уже минимальным. Поскольку ракетный приемник перестал улавливать сигнал цели, в дело вступила программа поиска. Ракета начала совершать маневр, ибо ее локатор был строго фиксирован и мог двигаться только вместе с корпусом. Из-за этого прущая прямиком на «Скайлэб» боеголовка отклонилась и успела уйти в сторону на сорок метров. Однако в деле изначально задействовалась еще одна бортовая ракетная система – определитель дальности до цели. Это был совсем слабый радиоисточник дециметрового диапазона. По вложенной в автопилот инструкции через восемь секунд после пропажи сигнала наведения локатора подсветки инициировалась система самоликвидации. Но время еще не вышло, а определитель расстояния действовал. Поощрение детонатора происходило при расстоянии до цели менее восьмидесяти – семидесяти пяти метров. До распахнутых небу солнечных панелей «американца» оказалось сорок пять.
Глава 15
Американская трагедия
Что было потом? Нет, американцам не пригодились скафандры. Бог действительно любит эту нацию. Может, за то, что они истребили восемьдесят миллионов идолопоклонников? Кто знает?
Так вот, скафандры не понадобились. Точнее, не понадобились для спасения жизни. А вот для ремонта солнечных батарей они очень даже пригодилась. Если быть еще более точным, то ремонтировать, и даже не ремонтировать – просто срезать, – пришлось только одну панель. Вторая, называемая «левой», размещенная с противоположной стороны станции, не пострадала абсолютно. А вот с «правой» пришлось буквально расстаться, причем насильно. Никак, никак она не хотела самостоятельно демонтироваться и отправляться в автономный полет. Астронавт Джозеф Кервин, страхуемый астронавтом Полем Вейцем, вышел в открытый космос и убедился, что починить панель не представляется возможным. Она обратилась в решето, а одно из креплений развалилось. Батарея представляла теперь достаточно опасную вещь. Толку от нее не было никакого, а при маневре станции она могла отвалиться и повредить какой-нибудь жизненно важный узел.
И американцам пришлось повозиться. Выходы в открытый космос – дело сложное. Пришлось плюнуть на слежение за русскими и на прочие плановые вещи. Кроме того, нужно было торопиться, ибо, во-первых, советские «лунники» с каждой секундой становились на одиннадцать километров ближе – их надо было встретить во всеоружии. И еще, кто мог знать, что еще выкинут русские в ближайшее время? Те, что поблизости? А уж тем более те, что суетились на Байконуре?
Так что скафандры использовались в полную силу. Все тот же астронавт Кервин, страхуемый все тем же Вейцем, снова оказался в космосе. Американцы запасливые и технически грамотные люди. Это у них тоже генетическое, ибо мы знаем, где родились и выросли братья Райт. Сейчас в запасе оказались специальные ножницы с ручкой длиной восемь метров. Именно с помощью них Джозеф Кервин сумел перекусить остатки болтающейся кое-как панели. Затем он оттолкнул ее, и она уплыла прочь, в автономное безвоздушное существование. Если бы кремневые пластины обладали чувствами, то с точки зрения уносящейся прочь солнечной батареи событие могло бы приравняться к «Американской трагедии» классика Теодора Драйзера и даже еще похуже, ибо там девушку все ж таки топили в пруду, а не выбрасывали в открытый космос.
Теперь возможности пополнения энергии снизились у «Скайлэба» наполовину. Пришлось повозиться, перераспределяя мощности с пристыкованного «Аполлона».
Однако это было не все. Несколько осколков советского привета воткнулись в обшивку. Поэтому имелись подозрения, что в корпусе наличествуют пробоины. Так что до окончательного выяснения астронавтам пришлось временно переселиться в состыкованный со станцией «Аполлон».
Но все это было не смертельно, так, легкая суета. По крайней мере в сравнении с обстановкой на советской станции «Салют».
Именно там происходила трагедия. Может быть, советские космонавты действительно молились не тому богу?
Глава 16
Катапульта
На борту были не просто первые встречные. Здесь находились лучшие из лучших. Ребята, прошедшие тройной, четверной и пятикратный жизненный отбор. Вначале в училища и институты, затем в летчики и инженеры, после – в лучшие из летчиков и лучшие из инженеров, потом – в отряд космонавтов и, наконец, – в кандидаты на конкретно этот полет. И еще, помимо всего, они были русские люди, и натура у них была русская. «Не отдадим врагу ни пяди» – вот как они размышляли в первые секунды и в первые минуты. Приблизительно как литературный герой Тарас Бульба, не желающий уступить «шляхтычам» даже старую курительную трубку со щепоткой табака.
Вначале они пытались выполнить боевую задачу. Потом, когда стало ясно, что от человеческого фактора уже ничего не зависит, собирались спасти все. То есть вернуть время вспять, потушить пожары, задраить пробоины и сделать из уже неподвластного людям «Салюта» усмиренного паиньку. Но всесильные и вечные любовники – Хаос и Энтропия – уже набросили на чудо-станцию свою уздечку и волокли, волокли его прочь из повиновения создателям.
И визжал, умирая, разлетающийся на части в замкнутом контуре большой силовой гироскоп ориентации. И меркли лишенные энергии индикаторы. И выл предатель-воздух, в толкотне молекул устремившийся в игольные ушки пробоин. И в отброшенных прочь наушниках что-то запрашивал далекий Центр дальней космической связи. Его персонал застрял в прошлом, в плановых буднях орбитальных вращений, но темпы происходящего уже превзошли первую космическую скорость. И надо было перестраиваться.
И первым перестроился командир корабля Владимир Шаталов. Не потому, что был много мудрее или изготовлен из другого теста. Просто, кроме заботы о сверхдорогой и ранее казавшейся сверхнадежной технике, на его плечах висели еще и подчиненные – товарищи по службе, а сейчас уже и по несчастью. И поскольку первая советская космобаза уверенно шла под откос, в голове щелкали навыки, отработанные в прошлой жизни пилота-истребителя, – кресла- катапульты и прочие причиндалы. Да и вообще: наверное, стало пора. Стало пора, ибо воздух в отсеке, несмотря на какие-то клочки рассыпанной тут и там по пространству дымовой вуали, стал как-то донельзя прозрачен, хоть и наблюдался через защитное забрало скафандра. И, может быть, он стал даже до невероятности свеж, но не стоило его вдыхать: никому еще не удавалось вволю надышаться вакуумом. А еще как-то быстро попривыкший к подружке- невесомости организм сейчас ощущал странные поползновения подвешенного в пространстве мира. Что-то в станционной статике начинало катастрофически меняться. Может, многотонный «Салют» приобретал непредусмотренные инструкцией вращательные моменты? Это грозило…
На борту не значилось ни основных, ни запасных парашютов, и вряд ли бы они помогли на высоте четыреста пятьдесят километров. Однако к уже явно умирающей станции был пристыкован надежный друг-соратник – «Союз-10» – и катапульта, и парашют, все в одном лице. И вот теперь командиру Шаталову следовало брать в охапку упирающихся и не имеющих летных навыков, то есть всегдашней готовности к катапультированию, «гражданских специалистов» и тащить их прочь, в этот, теперь почему-то ужасно далекий «Союз». Тащить, ибо нет времени на уговоры, да и нет возможности, ибо странная забывчивость отсекает радио, а жесты в мире невесомости – дело опасное: они могут унести куда-нибудь в сторону, в непонятно почему еще горящее и чем питающееся пламя. А они, эти инженерные мозги, еще не поддаются, пытаются что-то там нажимать, лапают перчаточной мягкостью какие-то кнопки запуска противопожарных систем. Глупые гражданско-дилетантские поползновения. За них надо будет вздуть там, в смутной дальности учебного корпуса Звездного городка. Ибо не кумекают эти специалисты-отличники, что кресло-катапульта поставлено в истребитель не только из соображений гуманизма. Бережет оно государственные денежки, ибо вузовские медалисты-выпускники часто обходятся дороже этого самого суперистребителя.
Сейчас супернадежная и суперсовременная (на тот момент времени) космическая станция превратилась в специально рассчитанный хаос нагромождения приборов, намеренно разработанную полосу препятствий, наработку для грядущих звездных бросков, когда годы движения через парсеки придется скрашивать искусственным усложнением жизни, дабы психика не лопнула от скуки. Теперь эта сутолока выступающих шкафов и зауженных люков, похоже, служит костлявой старухе, которая спокойно дышит космосом и скребет, колотит во внешнюю алюминиевую броню. Главное, чтобы она не успела расшатать станцию, раскрутить ее и инерцией сбросить прочь спасительное кресло-катапульту – «Союз-10».
И, значит, двигаемся сквозь дым, искрящие приборы и хватающие за ноги, ожившие кабельные жилы. Ползем, а где и летим, когда можно, к доселе прикрытому от американского обстрела посадочному кораблю. Уходим, дабы бросить эти убитые наповал орбитальные высоты. Скатываемся или поднимаемся – в невесомости все едино – к родному шлюзовому раструбу. Там, за ними, золотые Звезды Героя на прикрывающие живую плоть кители. Прочь здешние звезды- копии, вроде бы тоже Героя, только на маскирующие пустотелость запаянные гробы. Запаянные, потому как истинные тела вморожены в холод станции, точнее уже не станции, а памятника ей же. Черного оплавленного памятника, никак не прекращающего падение по орбите.
Но надо гнать эти черные мысли покидаемой вариации будущего. Там впереди спокойная реанимация дремлющей в экономной летаргии аппаратуры «Союза».
«Центр управления! Как слышимость? У нас „чрезвычайка“! Готовьте поисковые партии! Идем на посадку! Куда? Куда получится, лишь бы подальше от обитающих поблизости снайперов!»
Дергаются стыковочные штыри. Фон внутреннего мира скафандра: зависшие в невесомости, не желающие стекать по бровям, потные капли, ибо бог его знает, что бывает на уме у гибнущих в расцвете лет космических станций? Может, они жаждут оставлять при себе свидетелей агонии?
И плавность пускового рычага, передающаяся малым рулевым соплам. И отход прочь от совершенно «живого» на вид «Салюта». И совсем он не оплавлен и вовсе не обуглен. Наперекор уже вынесенному приговору он все-таки еще очень красив, и не только за счет оттеняющей, проколотой звездами черноты.
И нет времени спокойно перестраивать орбиты. Никто не может сказать, что на уме у космических ковбоев.
«Включаю тормозные двигатели! Есть импульс!»
И благостный инерционный толчок. Впереди солдатская дорога домой – внеплановый пробой атмосферы.
«Что там у нас внизу?»
«Похоже, Средиземное!»
«Нам оно не светит – пройдем по инерции!»
Никто из них: ни Владимир Шаталов, ни Алексей Елисеев, ни Николай Рукавишников – еще не знает, что им уже никогда не летать. Звезды, настоящие, не Золотые, закрываются для них навсегда. Возможно, это связано с многочисленными ожогами, с неудачной «мягкой» посадкой, когда у кое-кого из них раскрошатся зубы. Но вполне допустимо, что это просто поводы, поводы для недоверия за невыполненное или недовыполненное полетное задание, за
