солдату. Всего, как я слышала, их тут тридцать - из них два санитара, трое работают на кухне, - и все заняты одним-единственным узником.
Пересекаю двор, вымощенный во время онО булыжником, теперь он весь в колдобинах и порос травой. Со стен крепости на меня глазеют часовые, я их, разумеется, забавляю, но посмеиваются они молча.
Перед строением, на вид не самым заброшенным, мой провожатый снова кричит: 'Эй!' Нам открывает сержант, который тоже хочет видеть мой пропуск. Он надевает очки и, шевеля губами, читает каждое слово по два раза. Потом заучивает наизусть мое удостоверение личности. Смотрит на часы и сообщает:
- Вы должны уйти ровно в четыре.
Я вхожу в коридор, пропахший хлоркой. Сержант подводит меня к двери, зарешеченной толстыми прутьями, отпирает ее привязанным к поясному ремню ключом, мы входим, и он запирает ее за нами. Дальше мы спускаемся по винтовой лестнице с железными ступеньками - грохот от нас, как от целого батальона.
Внизу опять такая же решетка, и за ней - новый часовой. Вид у него странный: на нем лишь старые штаны, обрезанные по колено, и вылинявшая, без рукавов рубаха, а в качестве знака отличия - латунный гном из сказки о Белоснежке - Чихун, кажется, - пришпиленный на отворот нагрудного кармана. Солдату, довольному, что появился какой-то народ, лет двадцать пять, он босой, и вокруг головы у него повязка с красным солнцем, как на японском флаге.
Не говоря ни слова, сержант уходит, а я следом за своим занятным проводником углубляюсь в нескончаемые коридоры. Я уже теряю надежду куда-нибудь дойти, как вдруг отворяется новая бронированная дверь, запоров на которой больше, чем в банке, и капрал в летней форме, в галстуке защитного цвета впускает меня в помещение, куда, как я подозреваю, выходят тюремные камеры.
- Мое почтение, сударыня, - приветствует он меня, потом обращается к моему провожатому. - Спасибо, Джитсу, ты свободен.
Дверь вновь запирается на все засовы, и капрал оборачивается ко мне - рот у него до ушей, но улыбка кажется кривой, потому что уши у него - одно выше, другое ниже. Роста он небольшого, коренастый, голова к сорока годам полысела, а глаза-пуговки, как и уши, на разной высоте.
- Меня прозвали Красавчиком, - говорит он. - Вот увидите, мы поладим.
Капрал не спрашивает у меня пропуска, зато требует показать, что в моем кожаном портфеле. Я взрываюсь. С каких это пор адвокат обязан…
- С каких пор, не знаю, - перебивает он меня. - Приказ я получил сегодня утром. Я должен убедиться, что вы без моего ведома ничего не передадите заключенному.
Я пожимаю плечами и отдаю ему портфель. Он заглядывает внутрь, закрывает и кладет на стол из неструганного дерева, который вкупе с низким стенным шкафчиком и двумя стульями составляет всю обстановку комнаты.
- Несказанно сожалею, - продолжает он, - но я вынужден вас обыскать.
- Меня что?..
- Я тут ни при чем. Наверное, там думали, что будет адвокат-мужчина.
- В таком случае пошлите за женщиной.
- Я не против, - притворно вздыхает он, - но на это уйдет несколько дней.
Я с трудом удержалась, чтобы не сказать ему грубость: пусть-де лапает самого себя и все такое.
- Хорошо, - выговариваю я холодно, - обыскивайте, но быстро!
- Подымите, пожалуйста, руки.
Он ощупывает меня снизу доверху и сверху донизу. Сначала спереди, не слишком при этом торопясь, потом сзади, поворачивая меня, как куклу. Меня уже обыскивали несколько раз во время войны, при переходе демаркационной линии на реке Шер, но ни одна сволочь не проделывала это с таким усердием.
Выпрямляясь, он одаривает меня самой поганой из своих гримас:
- Ну вот видите, было из-за чего волноваться. А теперь я должен посмотреть, не прячете ли вы чего-нибудь в чулках.
Покраснев не столько от стыда, сколько от негодования, я еле сдерживаюсь, чтобы не влепить ему пощечину, но ему спешить некуда, спешить надо мне, и я покоряюсь. Потом быстро опускаю юбку и спрашиваю:
- Извольте теперь сказать, где мой клиент!
В глубине коридора сбоку расположены три стальных двери. Ухмыляясь, он семенит к средней из них. Пока я привожу себя в порядок и беру портфель, он отодвигает засовы.
- Вот увидите, тут все выкрасили заново. С Кристофом обращаются хорошо. Я ему как брат родной, - говорит он и открывает дверь.
Посреди камеры в рубашке и брюках защитного цвета стоит высокий парень - немного, правда, постаревший, немного раздавшийся, но взгляд, улыбка прежние.
Я приготовила первые слова, предусмотрела жесты, которые должны были скрыть мое замешательство при встрече. Я помнила о Констанс. Я сочинила сказочку, в которой останусь верной, преданной подругой и мы с Кристофом коснемся в разговоре только будущего процесса. Но, едва переступив порог, я оказываюсь в его объятиях, льну губами к его губам и, слабея, с первым же поцелуем вновь обретаю вкус и нежность моей единственной настоящей любви.
Красавчик стоит как истукан и пялит на нас глаза. Когда же Кристоф слегка отстраняется и через мое плечо окидывает его ледяным взглядом, он, кашлянув, демонстрирует нам свою изумительную деликатность.
- Удаляюсь на цыпочках, - шепчет он.
Тяжелая дверь и впрямь захлопывается за ним. Кристоф сжимает меня в объятиях, а потом, потом…
Что толку рассказывать, и так ясно, что в оставшиеся недолгие сорок пять минут нам было не до разговоров. Лишь под самый конец, когда я одеваюсь и, глядя в зеркало пудреницы, стараюсь хоть как-то привести себя в порядок, мы касаемся вопроса защиты. И тут я замечаю в двери камеры небольшое круглое отверстие - меня всю переворачивает при мысли, что к нему сейчас припал своим глазом - то ли верхним, то ли нижним - гнусный капрал.
В одной комбинации я подбегаю, закрываю ладонью отвратительную дыру и задним числом содрогаюсь.
- Какой ужас! Неужели он все это время за нами подглядывал?
Но Кристоф знает не больше меня.
- Если и подглядывал, - говорит он, - кому из нас троих больше не повезло? Но в следующий раз принеси жвачку.
Я надеваю костюм. Когда я вновь оказываюсь в его объятиях на краю узкой койки, у меня уже не хватает мужества расспрашивать о событиях, из-за которых он попал в тюрьму. Впрочем, он меня упреждает:
- Я обратился к тебе за помощью только для того, чтобы вновь тебя увидеть. От этого процесса я ничего хорошего не жду. Будет одна брехня, как в прошлые разы. Меньше всего я хочу оправдываться перед этими жалкими людишками.
Я умоляю его не отчаиваться. Я буду помогать ему изо всех сил, сделаю все, лишь бы его спасти. Я слыву изобретательным адвокатом. А уж для него разобьюсь в лепешку.
Он кладет мне на губы палец.
- Я не отчаиваюсь, я уверен, что выкарабкаюсь.
У него прежний озорной взгляд, а на лице неожиданно проступает мальчишеское выражение, как бывало, наверно, в детстве.
Я спрашиваю:
- Как тебе это удастся?
- Раньше удавалось. Я ведь уже один раз отсюда выбрался, у меня есть опыт.
