— Как быстро! Ладно, мы тоже ускоримся. Мы сможем вас навестить?
— Да, тут много народу ходит. Даже без халатов.
— Я имею в виду — мы все сможем прийти?
Под “всеми” предполагался, видимо, и Тридцать Три.
— Ладно, — сказал Емельян Павлович, — только чтобы трезвые были. Все.
— Замечательно. Постараемся за сегодня вас натренировать. Есть ощущение, что скоро это нам понадобится.
Вопрос “зачем?” Леденцов задавал уже под аккомпанемент коротких гудков.
Группа посещения напоминала дружную семью: глава семейства (Иван Иванович), супруга (Алена), непутёвый сын (Саня) и дальний родственник из райцентра (Тридцать Три). Емельян Павлович встретил их у ворот, благо было уже совсем тепло. Осмотревшись, Иван Иванович повёл компанию вглубь больничного двора. Там они оккупировали беседку и расселись. Портнов достал пиво. Лингвист облизнулся.
— Зачем? — всё-таки задал сэкономленный вопрос Емельян Павлович. — Зачем я вам нужен? Он и так перегорит, безо всякой моей помощи!
— Алена Петровна, — вежливо скомандовал Иван Иванович, — подержите пока нашего страждущего друга. А вы, Александр, за руки его подержите, от греха.
Заведующая послушно окаменела, а Саня буркнул:
— Да он грязный.
— Не мелите ерунды. Сергей Владиленович дважды в день принимает ванну.
Саня ещё что-то пробормотал, но руки лингвиста всё-таки зафиксировал.
— Вы бы лучше бутылку держали, — предложил Леденцов, — от страждущего подальше. Он бы её хотел-хотел, да и перехотел бы.
— Если бы всё было так просто! — сказал Портнов. — В ситуации “мастер сглаза — желание” есть три возможных исхода. Первый: никто из посторонних не вмешивается. “Отбойник” желает, желание не исполняется. Помните, как Сергей Владиленович бутылку разбил?
— Это не он, это…
— Он-он, уж будьте уверены.
— А если взять пластиковую бутылку?
— Содержимое окажется испорченным. Или пожар начнётся. Или кондратий бедного мастера сглаза схватит. Так или иначе, цель удалится в бесконечность, станет абстрактной. “Отбойник” на таком не перегорит. Второй вариант: в процесс вмешивается компенсатор. Это как раз то, что мы наблюдаем.
Следуя за рукой Портнова, Емельян Павлович повернулся к лингвисту. Тот выглядел каким-то потухшим, хотя глаз от бутылки не отрывал.
— В этом варианте, — продолжил лекцию Иван Иванович, — просто глушится желание и, соответственно, негативные последствия не наступают.
— Долго ещё? — спросил Саня.
— Третий вариант, — Портнов общался исключительно с Емельяном Павловичем, — мы уже пробовали осуществить, но пока неудачно. В игру вступает мастер силы, то бишь вы. Вы создаёте противодействие движению “отбойника”. Возникает динамическое равновесие…
— Попроще, пожалуйста, — попросил Леденцов, — я всего лишь раненный в голову филолог.
Иван Иванович пощёлкал пальцами, что-то обдумывая, и сказал:
— Есть простая — как раз для раненых — аналогия. Представьте, что наш друг давит на тонкую резиновую мембрану. Что произойдёт?
Емельян Павлович представил.
— Продавит её и брякнется.
— Именно! Ткань будущего продавится под его напором.
— Минуточку! А кто говорил, что этот мастер слабый?
— Слабый-то он слабый, а вот желание у него очень сильное. Посмотрите на Алену Петровну.
Бедная компенсаторша как раз вытирала пот со лба.
— А теперь, — сказал Портнов, — представьте, что мембрану с обратной стороны придерживает мастер силы.
— Ага, — Леденцов начал соображать, — мембрана не прогибается, он давит сильнее, я сильнее держу, он ещё сильнее…
— Хлоп! — от хлопка Ивана Ивановича подскочили все, кроме жаждущего текстолога. — Перенапряжение! “Отбойник” сломался. Теперь понятно?
— Ладно, — сказал Емельян Павлович, — давайте попробуем.
Видимо, небольшое сотрясение у Леденцова всё-таки присутствовало. Он никак не мог сконцентрироваться, и образы, передаваемые Саней, расплывались. Краем глаза Емельян Павлович заметил, что Алена Петровна смотрит по сторонам. Видимо, ей дали указание компенсировать кого-то извне.
— Не отвлекайтесь, — попросил его недовольный Саня, — у меня ещё дела на вечер!
Леденцов перестал отвлекаться. После двух неудачных попыток он вдруг понял, как регулировать своё мысленное усилие. Емельян Павлович повертел головой, выдохнул и сказал:
— Сейчас сделаем.
— Уверены? — Иван Иванович смотрел прямо в глаза. — Помните, нужно вывести его на предел. Осторожненько.
— Да я уже на пределе! — взвизгнул Тридцать Три. — Отпустите меня, а?
— Сейчас отпустим, — пробормотал Леденцов, — если убедишь меня отдать тебе пиво.
— Милый, родненький, вы же интеллигентный человек…
— Не так. Мысленно.
— Мысленно, — лингвист уже в который раз облизнулся, — хорошо, мысленно…
Емельян Павлович набросал в уме контур человека с бутылкой пива в руке. Позволил немного проявиться чертам лица этого человека — и тут же почувствовал лёгкое сопротивление. Постепенно, по чуть-чуть, он начал добавлять детали, запахи, вкус пива. Представил, как пена смачивает губы воображаемого человека. Упругая стена завибрировала. Леденцов снова расфокусировал видение. Сопротивление лингвиста не уменьшилось. Тридцать Три почувствовал слабость соперника и попытался перейти в наступление. “Ко мне! Хочу пива!” — вопил он мысленно, и от этого пространство событий искажалось, будущее слегка меняло своё течение, унося бутылку все дальше от дрожащих рук бомжа. Емельян Павлович снова усилил нажим. Бутылка начала приближаться. Расхлябанная воля несчастного Тридцать Три напряглась до предела.
“А ведь он, — подумал вдруг Леденцов, — может просто уступить мне. И бутылка окажется в его руке. Не знаю как, но окажется”.
К счастью, Тридцать Три не заметил этой мысли. Он полностью сконцентрировался на слабоалкогольной мечте и хотел, желал, жаждал всё сильнее. Это было даже занимательно — то ослаблять, то усиливать нажим, загоняя соперника на все более высокую степень душевного напряжения. Емельян Павлович словил себя на том, что тело его совершает непроизвольные движения, то наклоняясь вперёд, то откидываясь на спинку скамейки. Сквозь прикрытые веки он заметил, что и текстолог повторяет эти движения, только более амплитудно, даже судорожно.
Текстолог вдруг застонал, не разжимая сведённых судорогой челюстей, — протяжно, безнадёжно, на все более высокой ноте. Он чувствовал, что цель его близка. Ему казалось — стоит ещё чуть-чуть навалиться, напрячься, ещё сильнее захотеть, и…
И тут Леденцов “выстрелил”. Он предельно чётко, в мельчайших деталях представил, как Тридцать Три делает первый, голодный, глоток, кашляет, захлебнувшись, и вытирает пену с губ левой рукой. Упругая стена в сознании отвердела от напряжения, мелко завибрировала… и лопнула.
— Круто, — прохрипел Саня. — А теперь руку, пожалуйста, отпустите.
Леденцов похлопал глазами, приходя в себя. Потом спохватился и разжал руку. Саня демонстративно подул на побелевшую ладонь. Вторая его рука уже была свободна: лингвист беззвучно плакал, вытирая слёзы кулаками.
