— Раз в пять, — ответил Николай Николаевич.
24
— Ну и куда мы лезем? — Катенька понимала, что следует немедленно вмешаться и вытащить ребёнка из лужи, но сил уже не было.
Плюмбум, который мог бы пресечь Юлькино хулиганство, третий день кашлял, и его оставили дома.
Юлька остановилась у самой кромки воды и испытующе посмотрела на маму. Она уже знала, что перегнуть палку нельзя — мама уведёт с улицы и отправит в детскую “подумать о своём поведении”. Но и лужу следовало изучить, она так и манила плюхнуться в самую середину. По маминому лицу ничего разобрать было нельзя, и Юля уточнила:
— Моно?
— Нельзя.
— А чиво?
Это был тестовый вопрос. Если мама ответит “А ничего!”, значит, нарываться не стоит. Если “Надо так!”, то можно немного повыпендриваться. А уж если начнёт честно объяснять — все, гуляй сколько хочешь, мама сегодня добрая.
— Надо так! — сказала Катенька.
— А где папа? — спросила Юлька, заранее зная ответ.
— В командировке. У него завтра важная встреча. А через день он должен вернуться. Подожди немного.
На этом активный словарный запас девочки закончился, и она решила повторить любимый вопрос.
— А чиво?
— Ой, зайка, — мама применила неожиданный ответ, — пойдём домой, а? Я сегодня такая уставшая.
Юлька бросила последний взгляд на призывное зеркало лужи и протянула ладошку.
Катенька приготовилась к марш-броску мимо старушек у входа. Обычно они устраивали громкое обсуждение непутёвых молодых матерей (Кати), которые морозят ребёнка (Юльку). Морозят — то есть выпускают в погожий майский день на улицу без шапочки.
Но сегодня бабушки были заняты обсуждением новостей. Катенька воспользовалась этим и, пробормотав короткое “Здрассте”, отбуксировала Юльку в подъезд. Осталось только закрыть дверь, но название города, долетевшее от скамейки, заставило замереть на пороге.
Речь шла о том чёртовом городе, из которого её муж вернулся осунувшимся и потухшим — и в который он снова улетел снимать с себя проклятие своего дара.
— …так я ж тоже смотрела, Климовна! Там пожар был страшный, натри дома, а погорел всего один человек.
— И дом был всего один, и человека два.
— Не путай! Это снаружи кто-то помер. А в доме угорел один только.
— А остальных чего, вытащили? — вступила старушка, которая пропустила новости и теперь жадно утоляла информационный голод.
— Да в том-то и дело, что никто никого не вытаскивал! Все сами выскочили, причём ещё до пожара!
— Тьфу, нечистый! А который снаружи, он что, внутрь полез?
— Ты, Марковна, слушай, не перебивай. Он рядом стоял. А потом в обморок — бряк. И помер.
Катенька влетела в квартиру, прижимая к себе Юльку, как последнюю надежду. “Телефон! — бормотала она. — Почему я не взяла мобильник, дура!” Впервые Катенька бросила дочку в прихожей нераздетой. И впервые помчалась по любимому ламинату в обуви.
На экране телефона горела отметка неотвеченного вызова. Звонил муж.
— Вот видишь, — сказала себе Катя, — все хорошо! Он звонил! Это не он упал в обморок и помер.
Ей пришлось трижды глубоко вздохнуть, прежде чем пальцы стали попадать в кнопки. Трубку поднял Николай Николаевич.
— Не волнуйтесь, Екатерина Владимировна, — сказал он, и сразу захотелось волноваться ещё больше, — с вашим мужем всё в порядке. У него просто упадок сил.
— Позовите его!
— Он спит. Все хорошо.
— Вы меня обманули! Вы говорили, что это завтра!
— Простите. Нам пришлось. Но теперь все позади.
— Дайте ему трубку!
— Обещаю: как только он проснётся, он сразу вас наберёт.
Катенька замолчала. Она не могла объяснить этому очень тупому человеку, что ей нужно, очень нужно, жизненно необходимо услышать голос мужа.
— Я его не чувствую, — сказала она наконец. — Он не умер, правда?
— Жив-здоров. А не чувствуете вы его потому, что Емельян Павлович больше не мастер силы. И не мастер сглаза. Всё закончилось. Он просто ваш муж. Вы же этого хотели?
— Да. Только пусть он мне позвонит. Обязательно!
— Через час. Максимум полтора.
Разговор зашёл в тупик. Можно было бросать трубку, но Катенька задала ещё один вопрос:
— А тот… второй…
— Гринев? В соседней палате. Он тоже освободился.
Катя дала отбой, закусила губу и завыла. Сзади в неё ткнулся её бедный нераздетый ребёнок. Юлька обхватила маму за бедро и стала помогать — тоненько, безутешно. Катя обернулась к дочке, подхватила её на руки, и ещё добрых полчаса они сидели и плакали.
А потом позвонил Леденцов. Голос у него был слабый, но уверенный.
— Всё кончилось, Солнышко. Всё кончилось.
ЭПИЛОГ
Емельян Павлович уронил руку с мобильником на одеяло. Этот разговор отнял у него не только последние силы, но ещё и залез в запас сил завтрашнего дня. Теперь можно было только лежать и шептать.
— Все? — спросил он одними губами.
— Все, — подтвердил Романов. — “Топора” больше нет. И “отбойника”. Гринев, кстати, получше выглядит.
— Он… сильнее…
— Вы тоже здорово выложились. Я всё время боялся, что кто-нибудь из вас не выдержит, сломается раньше критической точки. Но вы молодец, сделали все как надо.
Леденцов хотел ещё что-то прошептать, но Николай Николаевич остановил его.
— Завтра. Все завтра. Попробуйте снова заснуть.
Емельян Павлович честно попробовал. Он очень хотел спать, но не мог не прислушиваться к тому, что происходит внутри него: неясное движение, образы и мысли, вырастающие на голом месте. Много, очень много мыслей. Некоторые он не мог даже определить — что-то ясное и безупречно стройное, но
