на него. Никто на свете не поможет. В зверинце наступила полная тишина.
Прошли три секунды длиной в три часа. Странно, что он еще жив. Кофи приоткрыл один глаз. Другой. Плант не стоял, а сидел перед молодым вождем.
Пасть приоткрыта, и видны убийственные —клыки, но это уже не оскал. Было что-то собачье в этой позе.
Пока Кофи жмурился, на рык неслышно выбежала львица. Сейчас она стояла рядом с мужем, готовая на все. Львица смотрела не на мясо, не на Кофи, а на Планта. Плант прикажет убить — убьет, не раздумывая.
«Дай, Плант, на память лапу мне!» — шандарахнуло вдруг в голове. Возможно, Солнечный бог вновь вспомнил о существовании верного своего Кофи Догме.
Четыре года назад, на подготовительном отделении для иностранных студентов, Кофи лучше всех в группе успевал по русской литературе. На торжественных вечерах его неизменно заставляли читать есенинское стихотворение «Собаке Качалова».
— Дай лапу, Плант, — чуть слышно произнесли трясущиеся губы. — Дай лапу!
Лев только этого и ждал. Взметнулась лапа, созданная природой вовсе не для рукопожатий. На протяжении всей своей истории черное население Африки жило бок о бок со львами, но никому не приходило в голову научить царя зверей подавать лапу при встрече с человеком.
Кофи тряс жуткую лапу, вежливо глядя льву в глаза и повторяя:
— Вот хорошо, Плант, вот умница, вот молодец!
В ответ лев гудел, как трансформатор.
У кошек такое проявление чувств называют мурлыканьем. Ох уж эти русские.
Наконец вождь решился отнять руку.
Ничего угрожающего в поведении обоих зверей не появилось. Кофи осмелел, поднял свое ведро. И продолжил путь к кормушке такими шажками, словно под опилками находился не бетон, а хрусталь.
Он унес ноги из львиного жилища под дружный хруст хрящей. Звери с наслаждением рвали оттаявшую говядину. Кофи, в свою очередь, рвало от испытанного только что предсмертного ужаса. Он стоял на коленях посреди прохода. Больше всего было жаль завтрака, съеденного в булочной по дороге в цирк: коржик и полстакана кофе с молоком.
Обитатели зверинца тем временем вернулись к обычным делам: загалдели, зарычали, захрюкали, замычали. Протрубила слониха Берта. Шатаясь и постанывая, Кофи поднялся на ноги. Он знал, что Берта трубит по двум поводам. Перед тем, как сделать по-большому. И после того.
В выходные чистильщик клеток Володя не работал. Кофи поспешил за шваброй, чтобы убрать слоновий помет как можно скорее. До тех пор, пока Берта не разнесла свежие свои испражнения по всему вольеру.
Выскочив из подсобки со шваброй наперевес, он увидел какую-то фигуру в самом начале ангара. «Кто это там по мою душу? — подумал Кофи. — Может, начальство с проверкой?»
Пришлось повернуть в сторону от слоновника. Пойти навстречу через весь зверинец. Фигура неуверенно топталась у входной двери. Нехотя светили лампочки под высоченным потолком.
Кофи шел быстро. Нужно узнать, что за гость, и срочно заняться Бертиными какашками. Внезапно что-то лопнуло в глазах. Будто пелена спала. Вот он, миг узнавания!
Вождь замедлил шаги. Покойный дед рассказывал, что Кофи родился в день самого большого праздника — в праздник Четвертого Урожая.
Он появился из чрева великомученицы Зуби под грохот священных барабанов. Еще глухой и слепой, он не мог слыщать звуков праздничного веселья. Однако именно это совпадение сделало младшего внука вождя наследником. Родиться в день Четвертого Урожая — это, конечно, особая милость Солнечного бога.
Сейчас опять звучали священные барабаны. Но не снаружи. Внутри. Все громче и громче. Их мелкая, едва слышная дробь стремительно превращалась в адский грохот. Конические палочки, которыми пользовались барабанщики его племени, словно молотили по извилинам мозга.
Кофи остановился. Закрыл глаза. Застонал. Он не желал идти вперед. Он не мог идти назад. «Мы тво-ри-ли там все, что хо-те-ли! — бушевали барабаны судьбы. — Нам все про-ща-ли!»
Он вновь покрылся липким потом.
Откуда столько влаги в организме? Кофи попытался вызвать образ Кати Кондратьевой. Ее чувственные губы. Пышные рыжие волосы. Зеленые глаза. Ее обольстительный живот, А в этом животе…
«Да-го-мея! Да-го-мея! — голову раздирал грохот. — Да-го-мея!»
Черные руки вождя обхватили черную голову. Чтобы она не раскололась. Зрительный нерв словно зажали в тиски. Едва появившийся образ Кати стал меняться. Миг — и ее тело покрылось сетью морщин.
Еще миг — и у стройной девушки расширились плечи, сузились бедра и вырос горб.
Еще мгновение — и поплыли черты лица. На конечностях утолстились суставы. Выпали зубы.
Почернела кожа.
В глаза Кофи смотрел старый Каплу.
«Ты знаешь, кто убил твою мать?» — прошамкал колдун.
«Нет! — хотел закричать Кофи. — Не знаю!!!»
Но не закричал. А увидел мысленным взором Василия Константиновича Кондратьева, который расхаживает по собственной гостиной и восклицает: «Да я в тридцать лет!.. Это же была ответственность! Это же была политика! Да моя рота!.. Сомали, Эфиопия, Дагомея! Что мы вытворяли! Нам же все прощали!»
В воображении молодого вождя нынешний седой Кондратьев размахивал боевым клинком с гравировкой: «A la guerre comme a la guerre». Под неумолчный рокот барабанов судьбы Кофи повторил:
— На войне как на войне.
Он решительно двинулся вперед по желтому проходу между клетками. Женщина у входа не смотрела в его сторону.
Она увлеченно пыталась что-то рассмотреть в сумрачном хлеву цирковой свиньи.
— Здравствуйте, Елена Владимировна, — радушно приветствовал вождь мать Кати и Бориса. — Как хорошо, что вы пришли.
— Здравствуй, Кофи. Ты был прав, — сказала женщина, оборачиваясь. — После того что произошло со свекровью и со свекром, одной в четырех стенах действительно невыносимо.
— А эту… кутерьму по-грузински сварили?
— Чихиртму, — смеясь, поправила Елена Владимировна. — Завтра буду варить. Боря с отцом вернутся из Васнецовки, я их как раз экзотикой и побалую.
И ты приходи. Мы тебе всегда рады.
— Спасибо большое. — Кофи засмущался. — Неудобно. У вас же не ресторан.
— Ну-ну, нельзя так говорить. — Пожилая женщина погрозила пальчиком. — Я могу обидеться. Приходи обязательно.
Давай сразу договоримся на семь часов.
Дело в том, что перед подачей на стол нужно взбить яичные желтки, смешать с небольшим количеством бульона, влить в суп, размешать и подогреть, не доводя до кипения.
Тут только Кофи осенило: он больше не вольный студент, а рабочий человек.
— А! — вскричал он. — Елена Владимировна! Завтра же воскресенье, я опять буду на работе!
— Как жаль, — сказала женщина. — Ну, а где же обещанный жеребенок?
— Идемте. Сейчас покажу. — Парень сделал несколько шагов. — Вот наш новорожденный!
В лошадином стойле на подстилке из старых байковых одеял спала очаровательная крохотная лошадка. Рядом стояла кобыла Строптивая с еще не вполне опавшим животом.
— Какая прелесть! — восхитилась жена отставного полковника. — Просто чудо!
— Елена Владимировна, вы позволите, я к слонихе сбегаю? — попросил Кофи. — Там, извините, убрать нужно, пока она по всему слоновнику не разнесла.
— Конечно, конечно. — Женщина не могла оторваться от зрелища. — Я здесь с радостью тебя
