сходное лицо учение русских старцев особенно отчетливо раскрывается перед нами в их письменном наследии. Почти все поколения русских старцев, их отдельные группы и даже отдельные личности дают нам нестареющую пищу, неиссякаемый живоносный источник поддержки и питания духовного в оставленных ими письмах к отдельным лицам или к группе лиц, в их кратких поучениях и словах. И всегда, в должное время, потребное для жизни души, можно найти в них подкрепляющую живую мысль или слово, пронзающее душу, поддерживающее ее в различные периоды ее бытия, в различных ее состояниях: в периоды горя, упадка сил душевных или во время радования, раскрепощения внутренних сил, когда она ищет вечное, безусловное, а кроме того – родное слово, изреченное, когда формировалась русская душа, ее характер, искания.
Помимо основного – изложения тех или иных состояний борющегося человека, тех или иных просветлений духа, обретений, духовных находок, – знакомящийся с писаниями русских старцев получает и большое утешение от того, что в этих писаниях обретается выраженное единство взглядов при совершенно различном стиле. В отдельных речениях русских старцев, носителей высочайшей и тончайшей культуры духа, встречаешься с необычной силой этого словесного выражения, четко определимой индивидуальностью, поэзией русского слова. В сочетании с высотой содержания это доставляет читающим чувство глубокой и всесторонней радости, утешения. Оно, повторимся, происходит из соединения высокого смысла с поистине Божественной красотой глаголов.
Поистине то, что писания русских старцев все едины в своей высоте, в своем чистом стремлении изобразить духовные истины и одновременно выражены всегда различно, всегда с сохранением самых мельчайших индивидуальных черт пишущих, делает из этого достояния – писем, посланий и отдельных поучений старцев – непревзойденную сокровищницу, неисчерпаемое богатство. К сокровищу этому, к этому неизбывному морю писаний, где каждая буква – от опыта, даже от крови пережившего все подвижнического сердца, необходимо притекать во время и время, чтобы не порвать, не потерять связи с животекущим источником.
Вдруг тебя обрадует то или иное речение, сказанное старцем от его богатого опыта, от изжитого искушения, от побежденного страдания. Или ты будешь изумлен, даже пленен высотою тех вещаний, тех кладезей духовного слова, в котором изображается то или иное, казалось бы неизобразимое, неудобоуразумеваемое состояние подвизающегося человеческого духа.
А иногда, напротив, необходимо простое, немудрое, любовное, материнское даже в своей простоте и любви слово старца, чтобы успокоить, даже исцелить твой недуг. Иногда же слово старца, сказанное кому-то, дает непосредственный ответ именно тебе и именно в том затруднении, из которого, казалось бы, уже и выхода не обретается. Нам и ныне известны люди, которые, с верою открывая строчки писем старца Амвросия Оптинского, находят в них ответы на свои вопросы, поднятые сложными жизненными ситуациями или болезненными состояниями их страждущей души.
Трудно окинуть одним взором или изобразить в одном слове общее направление письменного наследия русских старцев. Оно выразило их учение, их живой опыт, который сложился в России в русле духовного направления святых Отцов, издревле идущего от старцев седого Востока, старцев первых веков монашеского подвига.
И здесь не может быть повторений. Достаточно сказать, что достояние русских старцев имеет свое начало в радостотворном смирении, завершается же великим уверением в Божественной любви. Между этими двумя полюсами размещается все разнообразие, все богатство писаний, оставленных нам русскими светочами духовной жизни.
О письмах святителя Игнатия Брянчанинова
Среди эпистолярного наследия русских старцев особо выделяются письма духовного писателя и аскета святителя Игнатия Брянчанинова177. Уже первое знакомство с ними показывает, что автор их сохраняет высокий стиль своих больших произведений и с духовным постоянством преподает свое слово тем, с кем ведет переписку. В письмах святителя Игнатия можно встретить отдельные изречения, выражающие сущность деятельности их автора-подвижника, которые стали как бы нарицательными. Наконец, письма эти всегда содержат высокую поэзию слова, являя в себе и раскрывая неизъяснимую глубину русского литературного языка.
Владыка писал много и иночествующим, и светским особам, и всегда основное в его письмах – зов к жизни духовной, изъяснение основ этой жизни, усвоение этих основ тому, кому пишется письмо. Говоря прежде всего о духовной литературе, автор писем выражает совершенно определенное мнение, что не всякий труд, написанный на духовную тему, есть труд духовный. Он признает недостаток в подлинном духовном слове и говорит о переживаемой им эпохе: «Глад слышания Слова Божия – вот бедствие, несравненно тягчайшее бедствие всех бедствий». В письме к другому лицу Святитель говорит о спасающихся как о путниках, испытывающих «недостаток в хлебе». Наконец, в письме к некоторому настоятелю он пишет о «тесноте нынешнего времени, в которое весьма оскудело истинное духовное знание».
Признавая духовную жизнь подлинною только в том случае, если она основана на покаянии и смирении, Владыка поучал своих близких учеников о последовательности духовного процесса: «Надо, чтобы с сердца началось обновление, сердце – корень». Тому же ученику, поучая его не ждать помощи от внешних подвигов, он пишет: «Ожидай с покорностью слезЫ от Бога. Какой-то святой невидимый перст, – расширяет свою любовь Святитель в послании ученику, – какой-то тончайший помысл смирения коснется сердца – и придет слеза тихая, слеза чистая, изменит душу, не изменит лица; от нее не покраснеют глаза, – кроткое спокойствие пролиется в выражение лица, соделает его ангелоподобным».
Правильно понимая ход духовной жизни, Владыка мог свободно писать и о духовной любви, которая была ему поддержкой на его крестном пути. «Какое наслаждение –
Тому же возлюбленному другу, когда скорби того стали безмерными, Святитель написал замечательные слова, которые с великим утешением могут повторяться каждым скорбящим: «Христос действует иначе, – утверждает Владыка, – Он не снимает тернового венка с возлюбленного Своего, потому что так венчаются в цари Небесного Царства, но посылает в душу благодатную сладость, залог предвкушения вечного блаженства». Запоминается этот образ, данный святителем Игнатием, и спасает в минуты тяжелой душевной борьбы и тревоги.
Свобода, которую Владыка обретал в понимании духовной жизни и подвига, давала ему возможность говорить о мерах духовной любви, позволяла ему писать своим духовным чадам свободно и будто необычно. «Сердце мое говорит больше, нежели может выразить слово», – начинает епископ Игнатий письмо к своему близкому ученику. «И странно! – восклицает он далее. – Едва сердце мое захочет начать беседу с тобою, как впадает в него ощущение молитвы, уносит меня в тот мрак, который служит кровом Богу, светом для разумных Его тварей. Несись туда и ты! Хорошо – забыть человека в Боге, потому что помнит его Бог. Хорошо быть мертвым для человека в Боге; это – истинная жизнь, жизнь Духом».
Однако слова, подобные приведенным, сравнительно редки в посланиях святителя Игнатия. Значительное число его писем преисполнено словами о скорбях, тяготах, о месте Креста в жизни христианина. «Уготовьтесь на скорби, – пишет Преосвященный инокине, искавшей его руководства, – откажитесь от утешения, и оно придет к тому, кто считает себя недостойным». «По тернистому пути ведет вас рука Промысла! – пишет Святитель Нечаеву, – но такова судьба возлюбленных Богом <...> Крест – это знамя стада Христова, это знамение овцы Христовой. Да ниспошлет Господь в минуты тяжкой скорби
