АВТОБИОГРАФИЯ ЙОГА

то есть по основным свойствам. Считалось, что они обладали вибрациями непрерывного движения... Недавнее открытие, что атом – это солнечная система в миниатюре, не было бы новостью для философов старой вайшешики. Кроме того, они описывали наименьшую единицу времени кала как период, необходимый атому, чтобы пересечь часть пространства, равную его объему'.

6. Перистальтика – последовательное волнообразное сжатие стенки полого мышечного органа, ткани или сосуда, обеспечивающее перемещение содержимого по направлению движения волн. – Примечание российского издателя.

7. Перевод стихов Рабиндраната Тагора с бенгали на английский Манмохана Гхоша, журн. Вишвабхадури, Шантиникстан, Индия.

'Гимн, называемый Сама', упоминаемый в поэме Тагора, – это одна из четырех Вед. Другие три – это Риг, Яджур и Атхарва. Священные тексты открывают природу Брахмы – Бога и Творца, чье выражение в отдельном человеке называется атман – душа. Брахма происходит от корня брих – распространяться, передает ведическую идею о божественной силе, самопроизвольно вырастающей или выливающейся в творческую активность. Говорят, что космос, как паутина, выделяется из его сущности. В сознательном слиянии атмы с Брахмой, души с Духом, можно сказать, весь смысл Вед.

Веданта, обобщающая учение Вед, вдохновляла многих великих западных мыслителей. Французский историк Виктор Кузен сказал: «Когда мы внимательно читаем поэтические и философские памятники Востока, и более всего – индийские, мы открываем там множество столь глубоких истин... что вынуждены преклонить колена перед их философами и обнаружить в этой колыбели человеческой расы родину высшей философии». Шлегель заметил: «Даже самая возвышенная европейская философия – объективный идеализм в представлении греческих философов, в сравнении с изобилующим жизнью и энергией восточным идеализмом кажется слабой искрой Прометея против яркого света солнца».

В необъятной литературе Индии Веды (от санскритского корня вид – знать) – единственные тексты, которым не приписывается никакое авторство. Риг Веда 10:90.9 приписывает гимнам божественное происхождение и рассказывает нам 3:39.2, что они пришли из «древних времен» переодетыми в новый язык. От века к веку они приходили к мудрецам – риши как божественное откровение. Считается, что Веды обладают нитьятвой, то есть «вневременной завершенностью».

Веды были откровением посредством звука, «непосредственно слышимым» (шрути) древними риши. Это, по существу, литература в форме стихотворных строк, предназначенных для пения и декламации. Веды, содержащие около ста тысяч двустиший, не записывались, но передавались изустно священниками-брахманами. Бумага и камень одинаково подвержены разрушающему действию времени. Веды сохранялись в веках, так как риши понимали превосходство разума над материей как правильного средства их передачи. Что может превзойти «начертанное в сердцах»?

Соблюдая определенный порядок (анупури), в котором располагаются слова Вед, с помощью фонологических правил соединения звуков (сандхи) и связи букв (санатана), проверяя некоторыми математическими способами точность заучиваемых текстов, брахманы уникальным образом сохранили с глубокой древности первоначальную чистоту Вед. Каждый слог ведического слова (акшара) наделен значимостью и действенностью (см. главу 35).

Глава 9

Блаженный приверженец и его космический роман (учитель Махасая)

– Маленький господин, садись, пожалуйста. Я беседую с моей Божественной Матерью.

С великой осторожностью я вошел в комнату. Ангельский вид учителя Махасая1 совершенно ослепил меня. С шелковистой белой бородой и огромными светящимися глазами он казался воплощением чистоты. Его приподнятый подбородок и сложенные руки говорили, что мой первый визит нарушил его молитвы.

Простые слова его приветствия произвели самое сильное из ранее испытываемых впечатлений. Горькую разлуку со дня смерти матери я считал мерой всех мук. Теперь же неописуемой духовной пыткой стало страдание от разлуки с Божественной Матерью. Со стоном я опустился на пол.

– Успокойся, маленький господин! – сопереживая, сказал святой.

Утопая в океане отчаянья, я охватил его ноги как единственный оплот спасения.

– Святой господин, молю вашего ходатайства! Спросите Божественную Мать, найду ли я какое- нибудь расположение в Ее взгляде!

Святое обещание ходатайства даруется нелегко. Учитель смущенно молчал. Вне всякого сомнения, я был убежден, что учитель Махасая интимно беседовал с Вселенской Матерью. Было глубоко унизительно сознавать, что мои глаза слепы к Той, Которая даже в этот момент была доступна восприятию безупречного взгляда святого. Беззастенчиво охватив его ноги, глухой к мягким протестам, я вновь и вновь просил о милости ходатайства.

– Я передам твою просьбу Возлюбленной, – капитулировал учитель с тихой улыбкой сострадания.

Что за сила в тех немногих словах, способных избавить мое существо от обуреваемого неистовством изгнания!

– Не забудьте о своем обещании, сэр! Я скоро вернусь за вестями от Нее! – радостное ожидание звучало в голосе, еще минуту назад полном скорби.

Переполненный воспоминаниями спускался я по длинной лестнице. Этот дом в Калькутте по Амхерст стрит 50, где теперь жил учитель Махасая, был домом моей семьи, когда умерла мать. Здесь мое человеческое сердце было разбито ее утратой. А ныне здесь же мой дух был как бы распят из-за отсутствия Божественной Матери. Священные стены – молчаливые свидетели мучительной боли и окончательного исцеления!

Энергично шагая я быстро пришел домой и в поисках уединения забрался в маленькую мансарду. До десяти часов вечера я пробыл в медитации. Теплота теплой индийской ночи внезапно озарилась чудесным видением.

В великолепном сиянии передо мной предстала сама Божественная Мать. Ее лицо с нежной улыбкой было прекрасно.

«Всегда Я любила тебя! Всегда буду любить!»

Она исчезла, небесные звуки еще переливались в воздухе.

На следующее утро, едва солнце взошло настолько, что нанесение визита стало приличным, я во второй раз посетил учителя Махасая. Поднявшись по лестнице дома горьких воспоминаний, я добрался до его комнаты на четвертом этаже. Шарообразная ручка закрытой двери была обернута тканью, в чем чувствовался намек на то, что святой желал уединения. Когда я нерешительно ступил на лестничную площадку, дверь открылась гостеприимной рукой учителя. Склонившись к святым стопам, в игривом настроении я сделал невозмутимое лицо, пряча за этим божественный подъем.