Но это не райский сад. Нет. — Анатолий затряс головой так, будто пытался вытрясти забравшихся в волосы муравьев. — Это место — средоточие кошмара и боли. Когда ты находишься там, ужас становится главным и единственным смыслом твоего существования. Я не могу рассказать о том, что происходит в этом саду, потому что в человеческом языке нет для этого слов. Но поверь мне. — Сыроедов неожиданно крепко схватил меня за запястье. — Поверь!
— Я тебе верю, — попытался успокоить я Анатолия. — Но, если это только ночной кошмар...
— Ты ничего не понял, — не дослушав, снова с ожесточением каким-то затряс головой Сыроедов. — Это не ночной кошмар, а реальность, от которой все мы бежим, но которая все равно рано или поздно всех нас поглотит. Мы привыкли считать, что наша жизнь на земле наполнена страданиями, но чем больше мы будем страдать здесь, тем большую радость обретем после смерти в ином мире. На самом деле все не так. Совсем не так. Мы уже живем в Раю. Не знаю уж, за какие заслуги мы сюда попадаем, но только никому не дано вечно наслаждаться прелестями Рая. Приходит срок, и мы должны вернуться.
— Куда? — спросил я так тихо, что сам себя не услышал.
Должно быть, Сыроедов угадал мой вопрос.
— Не знаю, — устало пожал он плечами. — Да и какое это имеет значение:
— Верно, — кивнул я.
Минут десять мы сидели молча. Я пытался осознать смысл услышанного. Сыроедов был жутко напуган, никогда прежде я не видел его в столь подавленном состоянии. И это служило лучшим подтверждением того, что ко всему им сказанному следовало отнестись с полной серьезностью. С другой стороны, сад, который попытался, но так и не смог описать Сыроедов, оставался для меня полнейшей абстракцией, не способной не то что напугать, а хотя бы вселить беспокойство в душу.
Ну хорошо, теперь я знаю, что после смерти меня, да и не меня даже, а только душу мою, которая неизвестно что собой представляет, — ожидают вечные страдания. Или не вечные, а только до следующего земного воплощения?.. Хорошо, пусть будут вечные — все равно я не знаю, когда произойдет очередная реинкарнация. Может быть, для этого нужно сделать что-то героическое, — так я до геройских подвигов не охоч. Но все это будет потом. Конкретно — неизвестно когда. Так что это меняет в моей нынешней жизни? Подумав как следует, я пришел к выводу, что совершенно ничего.
— И что ты обо всем этом думаешь? — прервал молчание Анатолий.
— Не знаю, — качнул я головой. — Честное слово, не знаю.
Сыроедов почесал ногтем переносицу.
— Но ведь что-то нужно делать? Я приподнял бровь.
— Зачем?
— Ну, как же... — Сыроедов умолк, не закончив фразу.
Кажется, он начал думать так же, как я.
— Помнишь, ты сам как-то сказал, что дети знают больше, чем взрослые, только вот говорить не умеют?
— Да-да, — быстро кивнул Анатолий.
Он пытался, но все еще не мог ухватить нить моей мысли.
— Мы должны учиться у детей.
— Чему?
— Тому, что они умеют лучше всего. Забывать.
— Забывать... — Анатолий выпрямил спину, закинул правую руку за спинку стула, левую положил на затылок. — Забывать, — повторил он еще раз. — А знаешь, друг мой, — произнес он вдруг совершенно другим, уверенным и ясным голосом, — только что ты сделал гениальное открытие.
— Да неужели? — улыбнулся я.
Меня радовало не столько то, что Сыроедов назвал меня гением — а в его устах это была действительно похвала, а не насмешка, — сколько то, что я видел — Толик возвращается в свое обычное состояние.
— Да-да, — дважды уверенно кивнул Сыроедов. — Ты первый понял, в чем заключается истинное счастье человека. Да и всего человечества в целом.
— Честно говоря, я этого и сейчас не понимаю, — признался я. — А в чем оно? — В умении забывать.
Анатолий Михайлович поступил так, как сказал, — никого, кроме меня, он не посвятил в результаты своих исследований. Впервые в жизни Сыроедов официально признал, что потерпел поражение и работа, которой он занимался, ни к чему не привела.
Но, что самое главное, со временем Анатолий как будто и правда сумел забыть о том, что видел в таинственном саду детских снов. Возможно, порой он видел его уже в собственном ночном кошмаре, но кому из нас не снятся дурные сны? Запомните: что бы вам ни приснилось — не придавайте этому значения.
Прошли годы. Дети Сыроедовых выросли. Младшая, Галина, занялась ландшафтным дизайном и достигла на этом поприще немалых успехов. Нередко ее можно увидеть по телевидению. Вот только фамилию она сменила, сочтя ее неблагозвучной для представителя мира искусства. Состоятельные клиенты, среди которых немало знаменитостей, стоят к ней в очереди. Наверное, Галина действительно понимает толк в своей работе и вкладывает в нее всю душу. Но почему-то, когда я вхожу в любой из спроектированных Галкой садов, меня охватывает необъяснимое чувство какой-то древней, подсознательной жути. И появляется болезненное ощущение, как будто я пытаюсь что-то вспомнить и никак не могу.
Разлученные
Она выходит из третьего подъезда дома, что напротив. Каждый день в восемь—пятнадцать или минутой позже. Если, конечно, день не выходной. Летом на ней узкие темно-синие джинсы и пестрая майка. Если на улице прохладно, то еще и жакет, обычно светло-серый. Осенью, когда идет дождь, в руке ее зонт, коричневый с разводами, похожими на рисунок акварелью по мокрой бумаге. Зимой на ней синее пальто. Если очень холодно, то пятнистая шуба, натуральная, но не новая, поношенная. На голове — платок, реже — серый берет.
Он наблюдает за ней из окна своей квартиры. Он не может понять, чем она так привлекает его. Не сказать, что она ослепительно красива — в толпе такая не бросается в глаза. И уже не молода — нет в ней того ослепительного очарования юности, что заставляет закрыть глаза на внешние изъяны. Он не знает о ней ничего, даже имени. Но все равно каждое утро он стоит у окна и смотрит, как она выходит из своего подъезда.
Догадывается ли она о том, что он за ней наблюдает?
Он провожает ее взглядом, пока она идет по узкой асфальтированной дорожке между домами. И только когда она сворачивает за угол соседнего дома, он хватает сумку и выбегает за дверь. Он так же, как и все, торопится на работу.
Так происходит изо дня в день, с заведенным однообразием. Он хочет познакомиться с ней, узнать ее ближе, но почему-то не решается выйти на улицу чуть раньше, чтобы встретиться с ней и заговорить. И причиной тому вовсе не чрезмерная застенчивость. Он умеет знакомиться с девушками, у него никогда не было с этим проблем. Но встречи с ней он боится, хотя и сам не может понять почему. Его удерживает что-то на подсознательном уровне. Все должно идти своим чередом, говорит он себе. И, как ни странно, эти слова успокаивают его. Он не понимает, в чем тут дело, но чувствует, что поступает верно.
