— Совсем не валялся. Я только тебя позвала, и ты встал.
— А где все? Хотя я уже спрашивал… Но ты все равно не ответила.
— Шарло и Эгон с больными… И Николай там же. Они нам запретили туда ходить, а в доме мы одни. С Ильдой. Она тоже больная, а этот… за ней пришел. Я закричала…
— Чем ты с ним воевать собралась?
— Поясом. У него пряжка тяжелая… Тут ничего другого не было, а Ильда больная. Мы тоже заболеем и умрем.
— Прекрати… Эту тварь кто-то, кроме тебя, видел?
— Не знаю…
— Но почему Жоффруа? — Рито поднес к глазам руки. — Я и впрямь в огонь полез?
— Да. Ты еще мне крикнул, чтоб я масло туда…
— Надо же, какой я умный… Тогда почему со мной все в порядке? Или нет?
— В порядке, — подтвердила Катрин, — только ты весь в золе.
— Золу я переживу, — мириец подошел к свече, протянул руку и сразу же отдернул, — жжется!.. Огонь как огонь. Ничего не понимаю, — Кэрна осмотрел свои руки, неимоверно грязные, но целые. — Я еще об осколок порезался, куда все делось? Ни царапины, ни ожогов… Кати, глянь, как Клотильда.
Клотильда была плоха. Очень белые лицо и шея были испещрены малиновыми пятнами, словно бы присыпанными пудрой, губы потрескались.
— Когда? — вопрос был задан глупо, но Катрин поняла.
— Позавчера… Она умрет послезавтра вечером.
— Ты знаешь и это?
— Знаю. Нам Яго рассказал. Он атэв, а не мириец… От мышиной чумы умирают на пятый или на шестой день, а самые заразные в первый день и в последний, когда язвы потемнеют и из них потечет гной. — Кати помолчала и добавила: — Я заболею завтра, а умру через кварту, а ты… Если ты не уйдешь, то заразишься от меня, так что уходи… Сейчас я еще не больная, а от Тильды ты не заразишься, если не будешь ее трогать. Она уже не кашляет, а гноя пока нет…
— Проклятый, какая ерунда! — Рито молча смотрел на больную. — Ты за ней все время ухаживаешь?
— Конечно. Она же нас спасала…
— Катрин, откуда пришел Жоффруа?
— Не знаю… Отовсюду. Он же чума… Ты его совсем сжег?
— Вряд ли, — Кэрна оглядел разгромленную комнату в тщетной надежде отыскать что-то выпить. — Но прогнал, это точно. Хорошо бы чумой и впрямь был Жоффруа Ларрэн.
— Почему?
— Потому что раньше он был трусом и дураком. Трус может расхрабриться от безнаказанности, но, если получит по шее, очень быстро вспомнит, кто он такой… Если Ларрэн меня узнал, он не вернется.
— Значит, мы не умрем?
— Проклятый его знает, — Кэрна наморщил лоб, пытаясь вспомнить уроки Крапивника, — если убить колдуна, иногда кончается и колдовство… Если прикончить воина, он больше никого не убьет, но тех, кого он уже убил или ранил, это не поднимет. Да и не мог я совсем убить такую тварь. Кто он, а кто я… Кстати, почему ты кричала?
— Чтобы не было страшно. Он не должен был забирать Ильду раньше времени. И меня тоже… Рито, что теперь будет?
— А я откуда знаю? Ты побудь с Ильдой, а я пойду Эгона поищу. Или знаешь что… Нельзя ее в таком тарараме оставлять. Твоя комната в порядке?
— Да! Что ты делаешь?!
— Глупости, Кати. Разумеется, я делаю глупости… — Кэрна поудобнее подхватил бесчувственную женщину, — открой дверь, пожалуйста.
АРЦИЯ. МУНТ
Оставив позади разгорающуюся ссору, Серпьент Кулебрин отправился на новые подвиги. В глубине души Крапивник чувствовал, что был не прав, гоняясь за теятерами и оставив без присмотра дурачка Рафаэля и прочих обитателей Гран-Гийо. Да и толку-то от этих актеришек! Нужно было сразу шуровать в столицу, ведь поганый король и авторы подлой пиесы обитают именно здесь. Задним числом Серпьент понял, что, пока он занимался мелюзгой, настоящая добыча сидела в Мунте и даже не думала чесаться. Да, он сглупил, но он наверстает!
Поэт и его братец не скоро помирятся, а думать о чем-то, кроме зуда во всяких разных местах, Бриан не сможет до осени, но Крапивнику этого было мало. Во время своих театральных похождений Кулебрин выучил «Кровавого горбуна» чуть ли не наизусть и пришел к выводу, что все, кого писаки выставили хорошими, — негодяи, предатели и мерзавцы, проешь их три гусеницы в четыре стороны! Серпьент твердо вознамерился восстановить справедливость хотя бы в части чесания. Это не дело, что всяким Рогге да Клавдиям жизнь кажется цветочками. Никаких цветочков! Крапива и только крапива!
Повелитель великого растения и всего сопредельного не сомневался, что за парочку кварт доберется до всех. Вот смеху-то будет! Пристроившись на кусте каких-то придурочных роз, Серпьент сосредоточенно прикидывал план кампании. Главным было решить, с кого начинать. Очень хотелось немедля взяться за Пьера, но набравшийся театральной премудрости Крапивник знал, что преступных королей положено убивать в конце пиесы, чтобы те видели, как кара раз за разом настигает их сообщников, и трепетали в ожидании возмездия. Крапивник вздохнул и решил начать с кардинала Клавдия и даже не глядеть в сторону дворца, но потом его осенило. Негодяю может явиться призрак и сообщить, что грядет расплата, тогда он начнет дрожать немедленно! Серпьент был не слишком высокого мнения об уме Рафаэля, но в том, что мириец говорил, не сомневался, а говорил он, что Пьер Тартю — трус. А трусы, проешь их гусеница, для того и созданы, чтоб их пугать. Решено, он сейчас же напугает короля, а потом возьмется за Клавдия!
Серпьент покинул свое пристанище, с неприязнью оглядел ухоженный садик, засаженный совершенно бесполезными растениями, не удержался и вырастил прямо напротив ворот преотличнейший крапивный куст, а в розы запустил сотню волосатых гусениц. Сразу стало легко и приятно, Кулебрин преодолел сильнейшее искушение дождаться, пока обитатели особнячка проснутся и увидят его работу, и полетел во дворец, по дороге сочиняя пугательный монолог. Простые песенки тут не годились, уважающие себя призраки не поют, а несут заумную чепуху. Нужно долго трепаться о загробном мире, намекать на всякие глупости, и только потом можно браться за предсказания.
Я — дух, я — твой издохший дед,
который должен по ночам шататься,
А днем сидеть в крапиве без штанов, —
вдохновенно сочинял Крапивник, —
пока мои поганые делишки
на этом свете вовсе не протухнут
и гусеницы их не проедят.
Когда б ни тайна, я б такую пакость
тебе поведал, что тебя б стошнило,
