выйти навстречу, он целовал ее волосы и руки, говорил самые правдивые и самые прекрасные слова в мире. Я тихонько, хотя они никогда бы меня не заметили, отступила назад и поднялась к себе.
Утром «разбудившая» меня Ванда восхищенно тараторила, рассказывая о победе и подвигах дана Шандера. Луи и Беата прямо-таки лучились счастьем, впрочем, в этот день в Высоком Замке я заметила только одно злое лицо Разумеется, это была Гражина. Я смотрела на разъяренную, никому не нужную красавицу и тонула в прошлом. За спиной арцийского графа и таянской даненки маячили Клэр и Тина, а Эанке, глядя на них и на меня, исходила ядом. Все повторялось — и любовь, и зависть, и ненависть. Луи и Беата не могли наглядеться друг на друга, а Гражина, по выражению Ванды, только что не кусалась, и ничего хорошего это не обещало. Я не понимала, откуда в таком молодом и, в общем-то, красивом создании столько злости. Беата была слишком счастлива, чтоб обращать внимание на шипение сестры, других это даже забавляло. Других, но не меня, и я начала следить за Беаткой, когда та оставалась одна.
Несколько дней ничего не происходило, но мое подлое предчувствие и не думало исчезать, отравляя и радость победы, и ожидание Сандера. Последний из Королей, оказывается, успел побывать в Вархе. Эмзар его принял и признал, уж не знаю, о чем они там говорили, но Александр не был бы Александром, не передай подаренное ему Лебединым Королем кольцо мне. Я прекрасно помнила этот перстень — очень темный звездчатый сапфир в окружении черных бриллиантов, как и все эльфийские кольца приноравливающийся к руке хозяина. Когда Луи надел мне его на палец, я чуть себя не выдала. Не будь Трюэль столь влюбленным, он бы наверняка что-то заподозрил. На мое счастье, его проницательность глубоко спала, зато моя подозрительность, на его счастье, бодрствовала. Именно она погнала меня в Закатный садик, куда имела обыкновение уходить Беата со своим вышиванием. Девушка закончила «волчий» плащ для жениха и взялась за такой же для Сандера.
Луи обожал своего короля, а Беата была зеркалом, отражающим чувства любимого. Я со стены рассеянно наблюдала за сосредоточенно склоненной над синим шелком головкой, когда через единственную калитку в садик ворвалось несколько огромных горных псов. Днем этих зверей, подчинявшихся только псарям-гоблинам, держали в специальных загонах, а на ночь выпускали во внешние дворы. Беата закричала и бросилась бежать, но бежать было некуда. Выход из Закатного садика был лишь один, а спастись от таких собак бегством мог разве что эльф.
Псы знали, что те, кто бегут и кричат — враги, которых нужно хватать и рвать. Раздумывать было некогда, и я отшвырнула собак от насмерть перепуганной девушки. Вожак стаи оказался самым невезучим, его проволокло по земле и шмякнуло о единственный дуб, росший в садике, остальных просто отбросило к стене. Я не дала псам опомниться, оглушив их другим заклятием, на сей раз эльфийским. Теперь их хозяйкой была я. Не могу сказать, что мне доставляет удовольствие собачье обожание, но не убивать же злосчастных сторожей из-за того, что они слишком рьяно исполняли свои обязанности. Бежать к башне, где имелась лестница, было слишком долго, и я, оглянувшись по сторонам, прыгнула со стены, надеясь, что Беате не до того, чтоб вертеть головой. Оказавшись на земле, я приказала собакам подойти ко мне, и, видимо, перестаралась, потому что бедняги поползли на брюхе, жалобно поскуливая.
Я велела им лечь и совсем было собралась успокоить Беату, но опоздала. Возле нее уже суетилась какая-то женщина и двое стражников. В Закатный садик повалили люди, и одной из первых прибежала Ванда. Кто-то предложил перестрелять собак, но это было неправильно и несправедливо. Появилась королева Данута, примчался смертельно бледный Луи и следом за ним наспех одевшиеся псари, отсыпавшиеся после ночи. Я с наслаждением вернула зверей тем, кому положено.
Собаки, поджав хвосты, поплелись за гоблинами, за ними потянулись и остальные. Данута была настоящей госпожой, стоило ей поднять бровь, и обитатели замка поняли, что их присутствие излишне. Нас осталось пятеро. Луи обнимал дрожащую Беату, Ванда угрюмо молчала, королева тоже не сияла счастьем. Вернулся один из гоблинов и что-то прошептал. Данута кивнула головой. Псарь ушел, и жена Анджея повернулась к нам.
— Кто-то бросил в собачий загон кошку, а потом отпер дверцу и прикрыл ворота, ведущие в другие дворы.
— Кто-то? — буркнула Ванда. — Гражинка, больше некому.
— Может быть, но если ее никто не видел и она не признается, наше подозрение так и останется подозрением.
— Если б не Ликэ, — пролепетала Беата, — они бы меня загрызли.
— Вряд ли, — попробовала улыбнуться я, — просто сбили бы с ног и испачкали платье.
Луи прижимал к себе девушку, глядя на меня такими глазами, что я была готова провалиться сквозь землю. Я отнюдь не была уверена, что удостоюсь подобной благодарности, если и впрямь остановлю обещанное нам в будущем году светопреставление. Тишину нарушила Данута:
— Луи, Беата, будет неплохо, если вы навестите Стефана и сами пригласите его на свадьбу. На границе сейчас тихо, а вам надо развеяться.
— Мы с Ликией тоже поедем, — захлопала в ладоши Ванда. — Я соскучилась по Стефку, и потом… Дана Ликия, вы покажете мне Тахену? Про нее столько говорят, но никто ничего не знает. Раз Тахена вас пропустила, она вас любит. Она нас пустит?
— Разумеется, пустит, — подтвердила я, — но сначала тебя должна пустить мать.
— Пусть едет, — улыбнулась Данута, — в четырнадцать лет самое время посмотреть на чудо.
— Тогда решено, — радость Ванды захлестнула и меня, — я покажу тебе Тахену, но только тебе.
— А другие сами не пойдут, — заверила Ванда.
ЮЖНЫЙ КОРБУТ. ГАР-РЭННОК
Садан наверняка обиделся, да и сам Александр чувствовал себя неуютно, но спорить не приходилось. Орки во что бы то ни стало решили внести его в свою столицу на щитах. Отказать горцам в этом удовольствии означало нанести им огромную и незаслуженную обиду. Пришлось, поручив черногривого заботам Ежи (влюбленного Луи они с Анджеем отправили в Гелань с вестью о победе), подняться на живой помост, и гоблины вступили на заполненные народом улицы.
Дома были разукрашены ветвями лиственниц и треугольными черными флагами с Белой Стаей. Под ноги победителям бросали цветы, люди что-то кричали, смеялись, махали руками. Сандер не сомневался — скоро девушки начнут подбегать к воинам и целовать их, а к вечеру все будут пить, петь и плясать прямо на улицах. Так бывает всегда, в какой бы город или село ни возвращались победители.
«Зубры» двигались размеренным шагом, не похожим на их походную волчью рысцу, волынщики и барабанщики играли что-то торжественное, чего Сандер раньше не слышал. Стоя на плечах союзников между черными знаменами с Белой Стаей, Сандер вынужденно смотрел только вперед, на заросшую вековыми лиственницами гору, на склоне которой высился храм, в сравнении с которым детище Иллариона казалось… покойным Муланом в сравнении с эльфами! Удержаться на щитах было не так уж и трудно, орки шли слаженно, а их медвежьей силы хватило бы, чтоб протащить на себе Штефана Игельберга вместе с племянником. Странный обычай, но Марграч объяснил, что так в горах почитают истинную доблесть. Воины поднимают на свои плечи не королей, а тех, кто умом и мечом добыл победу.
Когда-то, много лет назад, на месте Александра побывал и сам Марграч, тогда еще простой воин, в одиночку защищавший раненого наследника от дюжины северян. Кого поднять на щиты, решают все вышедшие из боя, и спорить с их решением нельзя. Оно свято. Теперь Александр Тагэре получит право украсить свой щит и плащ Белой Стаей, а в его честь в храмовой роще будет посажена серебряная лиственница. Что поделать, до орденов в горах Корбута еще не додумались, и слава святому Эрасти!
