Иакову, он сказал:
«Да послужат тебе народы, и да поклонятся тебе племена; будь господином над братьями твоими, и да поклонятся тебе сыны матери твоей; проклинающие тебя – прокляты; благословляющие тебя – благословенны!» И заветы главы рода снова воплотились в прадеде Джейке, ибо кто проклинал его, был проклят Господом.
Надо сказать, когда папаша Лем произносил эти слова из Библии, голос его звучал, как сам глас Господень. Меня прямо какой-то восторг охватил, я чувствовал, что это Господь дал моей семье такую силу. И, как сказал папаша Лем, всей семье, ибо ведь Господь обещал Аврааму, что детей у него будет столько же, сколько звезд на небе, – явно больше, чем те, о которых Авраам знал, потому как телескопа у него не было. И теперь, мол, этот завет переходит к прадеду Джейку – так же, как тот, в котором говорится:
«…и благословятся в тебе все племена земные». Ну, а прадед Джейк засел изучать Бытие, чтобы исполнить Божьи заветы, как древние патриархи. Он увидел, как они старались жениться только на своих, – помните, Авраам женился на дочери своего брата Саре, Исаак женился на двоюродной сестре Ребекке, Иаков – на сестрах Лии и Рахили… Прадед Джейк бросил свою первую жену, потому что она «была недостойна» – видимо, не особенно «пыльная», – и начал подкатывать к дочери своего брата, а когда тот пригрозил убить его, если прадед Джейк хоть пальцем ее тронет, они сбежали, а его брат умер от порчи, как случилось и с отцом Сары в Библии. Я хочу сказать, что все у него вышло, как по святому писанию. Своих сыновей он переженил на их сестрах, и у детей вдвое прибавилось «искристости». Папаша Лем выдал маму за отца, хотя они росли вместе и никогда особенно друг другу не нравились. Тем не менее он видел, что они «особо избранные», а это означало, что более «искристых» просто не было. А я, когда родился, стал вроде подтверждения правоты папаши Лема, потому как Господь, мол, наградил их ребенком, который «пылил» сильнее, чем грузовик на грунтовой дороге.
Особенно его интересовало, не успел ли я уже кого трахнуть. Он так и спросил:
– Не проливал ли ты семя среди дочерей Измаила и Исава?
Папаша Лем заметил, что я ответил не сразу, и тут же прицепился:
– Не лги, сынок. Я вижу, когда мне лгут.
– Я просто стеснялся сказать, что у меня не было женщины, – говорю.
Папаша Лем махнул рукой девушке, что стояла в толпе, и она подошла ближе. В общем-то очень даже ничего для такой глуши. Волосы немного блеклые, слегка сутулится, и я бы не сказал, что слишком опрятная, но на лицо очень даже ничего, и улыбка хорошая. Короче, симпатичная девчонка, но не в моем вкусе, если вы меня понимаете.
Папаша Лем нас тут же и познакомил: оказалось, она – его дочь. Видимо, этого стоило ожидать. Вдруг он говорит:
– Пойдешь за этого мужчину?
Она посмотрела на меня, ответила: «Пойду», – улыбнулась своей широкой улыбкой, и тут все это началось снова, как с той леди в Роаноке, только раза в два сильнее, потому что та вообще едва «искрила». Я стоял как вкопанный, а мысли все крутились вокруг одного: как, мол, мне хочется раздеть ее и сделать прямо тут, пусть даже на глазах у всех.
И самое главное, мне это ощущение нравилось. Я хочу сказать, от такого чувства не отмахнешься. Но какой-то частью своего сознания я все же не поддался, и как будто мое второе «я» говорит мне: «Мик Уингер, бестолочь ты этакая, в ней же нет ничего, она простая, как дверная ручка, а все эти люди стоят и смотрят, как она из тебя дурака делает». И вот этой самой частью сознания я начал заводиться, потому что мне не нравилось, как она заставляет делать меня что-то против моей воли да еще на глазах у всех, а больше всего меня допекло, что папаша Лем сидит и смотрит на свою дочь и на меня, словно мы в каком грязном журнальчике.
Но тут такое дело: я, когда завожусь, начинаю «искрить» еще сильнее, и чем больше завожусь, тем больше вижу, как она это делает – будто магнит, который тянет меня к ней. И как только мне подумалось про магниты, я взял все свои «искры» и пустил в дело. Она по-прежнему «искрила», но все шло обратно, и ее в ту же секунду словно вовсе не стало. Я, конечно, видел ее, но почти не замечал. Как будто ее и нет.
Папаша Лем вскочил, все остальные заохали. И, понятное дело, девица перестала в меня «искрить», упала на колени, и ее тут же вывернуло. Должно быть, у нее желудок был слабый, или, может, я немного перестарался. Она «искрила» в меня изо всех сил, и когда я пустил все это обратно в нее да еще и сделал наоборот… Короче, ее пришлось поднимать, потому что сама она едва держалась на ногах. Да еще и распсиховалась, плакала и кричала, что я отвратительный урод – может, мне бы даже обидно стало, но только в тот момент я больше испугался.
Папаша Лем выглядел как сам гнев Господен.
– Ты отверг святое таинство брака! Ты оттолкнул деву, уготованную тебе Господом!
Должен сказать, что я тогда еще не во всем разобрался, иначе я, может, и не боялся бы его так сильно. Но кто его знает, думал я, вдруг он прямо сейчас убьет меня раковой опухолью? А уж в том, что он может просто приказать людям забить меня насмерть, я даже не сомневался. Так что испугался я не зря. Нужно было срочно придумать что-то, чтобы он не злился, и, как оказалось, я не так уж плохо придумал: сработало ведь…
Спокойно так, изо всех сил сдерживаясь, я говорю:
– Эта дева меня недостойна. – Не зря же я смотрел всех этих проповедников по ящику: в памяти кое-что застряло, и я знал, как говорить словами из Библии. – Она недостаточно благословлена, чтобы стать мне женой. Даже до моей мамы ей далеко. Господь наверняка приготовил для меня кого-то получше.
– Да, верно, – сказал папаша Лем, и теперь уже вовсе не как проповедник; теперь на проповедника больше походил я, а он говорил тихо и спокойно:
– Ты думаешь, я этого не знаю? Во всем виноваты проклятые дети Исава, Мик… У нас было пятеро девочек – и гораздо более «пыльных», чем она, – однако нам пришлось отдать их в другие семьи, потому что они были вроде тебя: даже не желая того, они просто убили бы своих родителей.
– Но меня-то вы вернули.
– Ты остался в живых, Мик, так что с тобой, согласись, было гораздо легче.
– Вы имеете в виду, что никого из них уже нет?
– Дети Исава, – повторил он. – Троих они застрелили, одну задушили, а тела пятой мы так и не нашли. Ни одна из них не дожила до десяти лет.
Я сразу вспомнил, как та леди в Роаноке говорила, что не один раз смотрела на меня через перекрестье прицела. Однако она сохранила мне жизнь. Я не знал, зачем. И черт побери, до сих пор не знаю. Зачем, если вы собираетесь держать меня взаперти до конца жизни? С таким же успехом можно было прострелить мне башку лет в шесть, и я прямо сейчас могу назвать целый список людей, которые остались бы тогда жить. Короче, если вы меня не выпустите, благодарить мне вас не за что.
Но папаше Лему я сказал, что ничего не знал, жаль, мол, сочувствую.
– Мик, – сказал он, – ты вправе быть разочарованным, поскольку Господь облагодетельствовал тебя такой великой силой. Но, клянусь тебе, из всех наших девушек брачного возраста моя дочь самая достойная. Я не пытался всучить ее тебе, потому что она моя дочь, – это было бы святотатством, а я неизменно служу Господу. Люди подтвердят, что я не предложил бы тебе свою дочь, не будь она самой достойной.
Если она у них самая лучшая, подумал я, то законы против кровосмешения не зря придумали. Но папаше Лему сказал:
– Тогда, может быть, стоит подождать: наверняка есть кто-то моложе, кому еще рано сейчас жениться. – Я вспомнил историю Иакова из воскресной школы и, поскольку они так на этом Иакове помешались, добавил:
– Помните, Иаков ждал семь лет, прежде чем женился на Рахили. Я готов подождать.
Это на него уж точно произвело впечатление.
– У тебя воистину пророческая душа, Мик. Не сомневаюсь, что когда-нибудь, когда Господь заберет меня к себе, ты займешь мое место. Но я надеюсь, ты помнишь также, что перед Рахилью Иаков взял в жены ее старшую сестру Лию.
