из-за этого уезжать куда-то и класть на себе крест, как ты думаешь?
— Не знаю. Этот женатый любовничек, наверное, был порядочным прохвостом.
— Ты прав, — говорит Опольский и яростно сосет холодную трубку. Выглядит он теперь еще более старым, чем обычно.
— Ну, пойду, — заявляю я. — Прошу прощения за набег. Опольский жестом показывает, что инцидент не так уж значителен.
— Не буду тебя провожать до двери.
Расстаюсь с ним, выхожу на улицу, ловлю такси и еду к Франку. Тешу себя надеждой, что семейство Шмидтов успело спокойно расправиться со зразами и пудингом и сможет уделить мне немного времени.
Застаю их в кабинете Франка. Это наиболее забитая комната из всех, что я видел в жизни. Мебели не так много, но зато весь пол и большинство кресел завалены комплектами журналов и газет, рукописями, фотографиями и папками с неведомым содержимым. Ванда не смеет убирать здесь, только время от времени собирает пыль со всего этого архива пылесосом.
Франк и Ванда сидят по обе стороны письменного стола в тех самых креслах, в которых вчера сидели мы с Франком. Больше свободных сидений нет, и я пристраиваюсь на ежегодниках киножурнала. Они уложены у окна на манер скамьи. Непереплетенные тетрадки беспокойно ерзают подо мной, но не рассыпаются. Ванда откладывает нечто белое, находившееся у нее в руках, и с тревогой и беспокойством смотрит на меня, словно пытаясь разглядеть на моем лице следы чумы или проказы.
— Франк рассказал мне все. Что ты будешь делать дальше? — спрашивает она.
— Еще не знаю, — отвечаю я. — Надеюсь, ты не веришь в то, что я убил этих двоих. К слову, Франк свидетель, что я не мог совершить этого. Но неприятности, в любом случае, мне грозят.
— Если тебя случайно приговорят к смерти, я готова исполнить твое последнее пожелание перед казнью, — говорит Ванда. Франк кривится, ему не по сердцу шуточки на подобную тему.
— В таком случае, мне остается только мечтать о смертном приговоре, — вздыхаю я. — Но боюсь, что до этого не дойдет. Все может разрешиться в любой момент и причем самым простым и прозаичным образом.
— Ты узнал что-нибудь новенькое? — спрашивает Франк. Рассказываю ему о забитом французской монетой телефонном автомате, о такой же монете у дамы в черном, о том, как я догадался, что моя покойница звонила из бара. Пересказываю все, что подслушала кельнерша. Говорю и о Щербатом Нусьо, моем втором покойничке, перечисляю улики против Опольского, который, невзирая на них, скорее всего ни в чем не виноват. И наконец о том, что у меня самого есть алиби от шести часов, опирающееся на рассказ Густава. Умалчиваю лишь о встрече с Майкой. Чувствую, что эта тема могла бы оказаться слишком скользкой, учитывая все приключения последней ночи. Наконец говорю им о том, что среди многих загадок есть и та, над которой ломал голову Опольский: а именно — как там было с ключом? Кто им пользовался? В какой последовательности? И все ли одним и тем же ключом, или в деле их было несколько?
— Ну, ломать над этим голову просто не стоит, — замечает Франк. — Как правильно заметил Опольский, по ключу ты ни к кому не придешь. Мне кажется, что Нусьо вообще не пользовался ключом. Он подслушал ту часть телефонного разговора, где шла речь о ценном депозите, поднялся на этаж и при помощи отмычки проник в канцелярию. Кстати, ты не обнаружил отмычки при нем?
— Я не искал ее, — говорю я. — Может быть, ты и прав, это было бы проще всего, правда, на двери нет каких-либо следов взлома.
— А удалось ему открыть сейф и вынуть это сокровище? — спрашивает Ванда.
— Нусьо не открыл сейф, — отвечаю я. — Вполне возможно, что он пробовал сделать это, но у него было слишком мало времени. Сейф закрыт несколько лет назад, и наверняка его никто не открывал за это время.
— А если он открыл, взял это и закрыл обратно, — упорствует Ванда.
— Я проверял и эту версию. Вы знаете, как небрежно относится к своей работе моя уборщица. Так вот уже месяц я вижу паутину, натянутую от дверцы сейфа к полке. Я не поднимал из-за этого шум, мне лично ничуть не мешает какая-то там паутина. Но сегодня, когда я услышал, что Нусьо был специалистом по сейфам, я невольно взглянул туда и увидел, что паутина целехонька. Даже если Нусьо и пробовал набирать цифры замка, дверцу он не открыл. Кто-то спугнул его еще до этого. К слову, я не думаю, что этот замок можно было легко осилить. Эти старые сейфы примитивны, но довольно солидны.
Отзывается телефон. Франк ожесточенно спорит с кем-то, потом откладывает трубку и вздыхает в отчаяньи.
— Придется ехать на студию, — заявляет он. — Мой ассистент не может справиться без меня.
— У твоего ассистента женский голос и такая прекрасная дикция, что я могла бы расслышать отсюда каждое слово, на твое счастье я слишком деликатна для этого и стараюсь думать о чем-либо другом, — отзывается Ванда.
Она делает серьезную мину, но не выдерживает и улыбается Франку, который отвечает ей многозначительной улыбкой,
— Ты права, мой Шерлок Холмс, это не ассистент, а Майка. Но из того, что я услышал от нее, можно сделать вывод, что ассистенту приходится с нею совсем не сладко. Так что, по сути, я не соврал.
— На то она и звезда, чтобы капризничать, — философски заключает Ванда.
— Все еще спорит об этом диалоге? — спрашиваю я.
— О каком диалоге? — удивляется Франк.
— Ну вроде бы она просила тебя подработать диалог в сцене с канарейками?
— Ничего не слышал ни о каком диалоге, — возражает Франк. — На этот раз ты не угадал. Он берет с груды газетных вырезок свою шляпу и направляется к двери. У выхода оборачивается ко мне:
— Я мог бы подбросить тебя на моей машине, — предлагает он.
— А я еще никуда не собираюсь. Мало того, мне хотелось бы попозже снова встретиться с тобою, так как мы еще не все обговорили.
— Через час буду у тебя в канцелярии, — соглашается Франк. Ванда провожает его к выходу. Я решаюсь пересесть с пачки киножурналов на кресло, освободившееся с уходом Франка. Поднимаюсь с места и задеваю рукой соседнюю груду журналов. Журналы соскальзывают и рассыпаются по всей комнате, я же теряю равновесие и падаю на четвереньки. Из этой прелестной позиции замечаю на полу под окном маленький позолоченный цилиндрик, укрытый до сих пор за комплектами ежегодников. Поднимаю его, поднимаюсь сам, усаживаюсь за столом, открываю цилиндрик, закрываю его и почти машинально прячу в карман.
Возвращается Ванда с синим свитером в руках. Торжественно презентует его мне. На груди свитера широкая кайма с норвежским узором.
— Это продукт курортного времяпрепровождения, — говорит Ванда. — Чудесный лыжный свитер для тебя. Примерь.
Свитер тянет под мышками и сдавливает шею. Не выношу синего цвета, в равной степени отрицательно отношусь и к норвежским узорам. Не говоря уже о том, что я не езжу на лыжах. Ванда чуть отступает, наклоняет голову и с восторгом любуется произведением своих рук.
— Еще не совсем закончен, — говорит она. — Но очень идет тебе. Посмотрись в зеркало.
— Во всяком случае он теплый, — говорю я. — Пригодится мне в тюрьме.
С трудом удается мне выбраться из будущего подарка. Ванда относит свитер на место и усаживается напротив меня, продолжая прерванную моим появлением работу, а именно — увлажняет из небольшой бутылочки кусочек ваты и оттирает им воротничок рубашки Франка.
— Ликвидирую в поте лица следы вашей омерзительной оргии, — улыбаясь, замечает она.
— Какая там оргия? Исключительно невинные танцы, — в тон ей возражаю я.
— В таком случае откуда взялась эта помада? Ты не представляешь, как трудно отмыть ее!
— Если бы ты знала, как это все произошло, то спала бы спокойно, — уговариваю я Ванду. — Просто мы выпили немножко водки, потом пришлепал сосед со своей вишневкой и женой в папильотках, которая скрасила наш бал потрепанным халатом. Франк потанцевал с нею пару тактов, причем эта недотепа умудрилась вымазать его помадой, так что тебе не из-за чего переживать.
— Пришла в папильотках и с помадой на губах? Не верю!
