домой.
Значит, торжество, которого хватит на всех. Но породившая его смерть имела большое значение. Конечно все смерти имели значение, сказал себе Сейнион, но бессмысленно лицемерить и отрицать, что жизнь некоторых людей более важна для народа, чем жизнь остальных, а Бургред Денфертский был одним из трех великих людей этой страны.
И именно это гасило радость их возвращения домой. Еще был принц, который отправился в лес духов. Безумие этого поступка, смерть в его центре. И поэтому те воины, которые хотели сохранить приподнятое настроение, держались подальше от короля Элдреда и от маски, в которую превратилось его лицо в это утро.
И опять Сейниону показалось, как и у моря в сумерках, что они ждут его вмешательства. В каком- то смысле это смешно. Он здесь всего лишь гость, и сингаэли далеко не союзники англсинов. В другом смысле, принц Ательберт находится в лесу из-за того, что туда отправился Алун аб Оуин, и Сейнион это знает, как и король.
Можно сказать, что именно один из сингаэлей, их верховный священнослужитель, обязан сейчас дать им утешение и надежду. Сейнион не знал, возможно ли это. Он очень устал. Не привык так долго ехать верхом, и по утрам его тело не чувствовало легкости после отдыха, как бывало прежде. Он пал духом и боялся, его воображение рисовало ладьи с драконами на носу, которые, возможно, в это самое время разрезают воды моря по пути на запад. Над головой голубело небо. Он молился ночью, чтобы разразился шторм.
Эти его тайные горести не имели значения, или им нельзя придавать значения, если помнить об обязанностях, связанных с его положением. Сейнион дернул коня за повод и галопом догнал Элдреда. Король бросил на него взгляд, только и всего. Сейнион вздохнул.
— Знаешь, — холодно произнес он, — если бы я был священником королевской церкви, я бы сейчас назначил тебе покаяние.
— И за что же? — столь же холодно спросил Элдред. Сейнион внутренне вздрогнул, услышав его тон, но заставил себя продолжать:
— За мысли, которые написаны на твоем лице.
— А! Теперь уже и мысли стали поводом для выговора?
— Так было всегда. Определенные мысли.
— Как это понятно. И какие из моих невысказанных мыслей являются прегрешением, священник?
Снова он не назвал его по имени. Сейнион взглянул на короля, стараясь, чтобы тот этого не заметил. Он спрашивал себя, не начинается ли у Элдреда приступ лихорадки. Это могло объяснить…
— Я в полном порядке, — без обиняков сказал король. — Ответь на мой вопрос, пожалуйста.
Сейнион ответил как можно короче.
— Ересь, отход от святого учения. — Он понизил голос. — Ты достаточно умен, чтобы понимать, о чем я говорю. Я рад, что твое здоровье в порядке, мой господин.
— Если хочешь, можешь считать, что я вовсе не умен, что ты едешь рядом с глупцом, лишенным рассудка. Объясни. — Лицо короля покраснело. Лихорадка или гнев? Говорят, он не признается, когда начинается приступ, до сих пор, после двадцати пяти лет. Отказ смириться. Это навело Сейниона на мысль.
— Позволь мне задать вопрос. Ты действительно считаешь, что два принца королевской крови и эрлинг, который плавал вместе с Сигуром Вольгансоном, не способны справиться с волками и змеями в лесу?
Он увидел то, что хотел. Глаза его собеседника блеснули, он быстро понял, куда клонит Сейнион.
— Мне кажется, — ответил король Элдред, — что они сумеют защитить себя от них.
— Но ты решил утром, еще до того, как мы выступили, что твой сын погиб. Ты… признал его смерть. Ты мне об этом сказал на берегу вчера ночью, мой господин.
На этот раз ответа не последовало. Кони скакали легким галопом, не слишком торопясь. На солнце было тепло, погода стояла мягкая, по небу рассыпались пушистые облака. Все неправильно до ужаса. Сейниону нужны черные бури, вой ветра, бушующее море.
Элдред сказал:
— Ты порицаешь меня за то, что я верю рассказам об этом лесе. Скажи мне, Сейнион, ты приехал сюда через лес? Или ты и твои спутники обогнули его?
— А зачем, — с притворным удивлением в голосе спросил священник, — мне рисковать заблудиться в лесу, когда в нашем распоряжении имелась прибрежная дорога из Кадира?
— Вот как! Хорошо. И ты всегда ездил сюда из Кадира? Именно с того берега все сингаэли отправлялись на восток? Скажи мне, верховный священнослужитель, кто совершил путешествие через этот лес на памяти людей или хотя бы в твоих летописях и песнях? И не говорят ли песни сингаэлей нечто прямо противоположное?
Сейнион почувствовал, что образование, настроение и необходимость позволят ему справиться с этим. Он твердо произнес:
— Моя задача и твоя, мой господин, увести наш народ — народ обеих стран, где мы живем с благословения Джада, — прочь от этих языческих страхов. Если ты считаешь, что твоему сыну и его спутникам по силам справиться с дикими животными и не заблудиться, ты не должен терять надежды, что они выйдут из леса на западе. И весьма вероятно, что они спасут при этом много жизней.
Пенье птиц, топот конских копыт, голоса людей, смех, хотя и не рядом с ними. Элдред повернул голову и смотрел прямо на него, его глаза ярко блестели и были ясными, в них не было лихорадки, только понимание. Через мгновение он сказал:
— Сейнион, дорогой друг, простишь ты меня или нет, как захочешь или как ты должен, но я видел призраков почти двадцать пять лет назад, в ту ночь, когда мы проиграли битву у Камберна, а потом в Беортферте, в ту зиму. Огни на болотах в сумерках и ночью, они двигались, обретали форму. Не болотные огни и не лихорадка, не сон, хотя лихорадка началась в ночь сражения. Верховный священнослужитель, Сейнион, выслушай меня. Я знаю, что в этом лесу есть силы, которые враждебны нам и которые человеку покорить не дано.
Так мало времени понадобилось, чтобы это сказать и выслушать. Но сколько времени длится удар меча? Полет стрелы? Сколько времени проходит между последним вздохом человека, которого ты любишь, когда он умирает, и тем вздохом, который он так и не сделал?
Сердце Сейниона сильно билось. Легкая дорога после окончания всех боев, беседа в летний день. Все равно он чувствовал себя так, словно подвергся нападению, осаде. Все-таки он не в состоянии с этим справиться.
В подобных разговорах принимают участие твои собственные воспоминания и призраки, как бы ты ни старался не допустить этого, а быть просто священником, бесстрастным голосом для проповеди учения бога, которому служишь.
Сейнион знал, что ему следует на это сказать, что он должен ответить. Он пробормотал:
— Мой господин, ты сам только что ответил: это было в ту ночь, когда ты потерял королевство, после битвы твои отец и брат погибли… в самую скверную ночь в твоей жизни. Стоит ли удивляться, что…
— Сейнион, окажи мне любезность и поверь, что я об этом думал. Они существовали для меня и раньше, намного раньше. С детства, как я понял за эти годы. Я отрицал их, избегал, не принимал… до ночи у Камберна. И потом на болотах.
Чего он ожидал? Что его слова прольют ослепительный свет на растерянную душу? Он знал, каким был этот человек. Он попытался действовать иначе, потому что это был его долг:
— Неужели ты… не понимаешь, насколько самонадеянно доверять нашему смертному зрению больше, чем догматам веры?
— Понимаю. Но не могу отрицать то, о чем действительно знаю. Назови это проступком и грехом, если хочешь. А ты смог бы отрицать?
Этого вопроса он не хотел слышать. Стрела в полете.
