мне недостает куда как меньше, чем кофе. Заканчивай свою историю. Ничего не упускай, я думаю, мы должны услышать все, это важно, но…
– Я знаю. Времени в обрез.
– Да, – кивнул Роланд. – Времени в обрез.
– Тогда скажу сразу, мой друг подхватил эту болезнь… СПИД, так в результате ее назвали? – он посмотрел на Эдди, тот кивнул. – Ясно. Наверное, нормальное название, не хуже других. Вы, возможно, знаете, что эта болезнь может долго не давать о себе знать, но с моим другом все вышло иначе. Она буквально сожрала его. К середине мая 1976 года Льюп Дельгадо уже одной ногой стоял в могиле. Стал бледным, как смерть. Практически постоянно температурил. Иной раз всю ночь проводил в над унитазом: его рвало. Роуэн запретил бы ему появляться на кухне, но такой необходимости не возникло: Льюп сам себе это запретил. А потом появились язвы.
– Они называются саркомой Капоши, – вставил Эдди. – Кожная болезнь. Уродует человека и вызывает страшную боль.
Каллагэн кивнул.
– Через три недели после того, как появились язвы, Льюп оказался в Центральной больнице Нью-Йорка. Роуэн Магрудер и я пришли к нему как-то вечером, в конце июня. До этого мы говорили друг другу, что он выкарабкается, поправится, что он молодой и крепкий. Но в тот вечер, едва переступив порог палаты, мы поняли, что его дни сочтены. Он лежал в кислородной палатке. К рукам тянулись шланги капельниц. Боль ни на секунду не отпускала его. Он не хотел, чтобы мы подошли близко, опасаясь, что его болезнь заразная. И сказал нам, что никто не знает, чем же он болен.
– Отчего болезнь вызывала еще больший страх, – вставила Сюзанна.
– Да. По его словам, врачи считали, что это болезнь крови, вызванная гомосексуальными контактами, а может, использованием одной иглы с другими наркоманами. Но он хотел, чтобы мы знали, говорил нам снова и снова, что к наркотикам он не прикасался, анализы это подтвердили. «Не прикасался с 1970, – повторял он. – Ни к таблеткам, ни к травке. Клянусь Богом». Мы сказали ему, что и так об этом знаем. Сели на кровать с обеих сторон, взяли его за руки.
Каллагэн шумно сглотнул слюну.
– Наши руки… он заставил нас вымыть руки перед уходом. На всякий случай. И поблагодарил за то, что мы его навестили. «Дом», сказал он Роуэну, это лучшее, что у него было в жизни. Потому что там он действительно обрел дом.
– Никогда раньше мне не хотелось так выпить, как в тот вечер, когда мы вышли из Центральной больницы. Слава Богу, Магрудер был рядом, поэтому мы вместе проходили мимо баров. В тот вечер я улегся спать трезвым, но зная, что долго не удержусь. Именно первый стакан превращает тебя в пьяницу, так говорили на собраниях «Анонимных Алкоголиков», и меня от моего первого стакана уже отделяло совсем ничего. Где-то бармен уже ждал меня, чтобы наполнить его.
Через два дня Льюп умер.
На похороны собралось человек триста, практически все они какое-то время провели в «Доме». Слезы лились рукой, произносились трогательные речи, в том числе и людьми, которые не смогли бы пройти по прямой, вычерченной мелом. Когда все закончилось, Магрудер взял меня за руку.
– Я не знаю, кто ты, Дон, но мне доподлинно известно, что ты – хороший человек и запойный пьяница, который не прикасался к спиртному… как давно?
Я подумал о том, чтобы как-то уйти от прямого ответа, но на это потребовались бы слишком большие усилия.
– С прошлого октября.
– Сейчас тебе хочется выпить. Это написано на твоем лице. И вот что я тебе скажу: если ты думаешь, что, пропустив стаканчик, ты сможешь оживить Льюпа, я тебе разрешаю. Более того, найди меня, мы вместе пойдем в «Бларни стоун»[35] и сначала пропьем все, что у меня в бумажнике. Лады?
– Лады.
– Если ты напьешься сегодня, это будет самым худшим, что можно сделать, самым большим надругательством над памятью Льюпа. Все равно, что помочиться на его мертвое лицо.
– Он был прав, и я это знал. Остаток этого дня провел так же, как и мой второй день в Нью-Йорке, бродил по городу, боролся с отвратительным вкусом во рту, боролся с желанием купить бутылку и устроиться в парке на лавочке. Я помню, как шел по Бродвею, по Десятой авеню. Потом оказался на Парк- авеню, в районе Тридцатых улиц. Уже начало темнеть, в обоих направлениях автомобили ехали по Парк- авеню с включенными фарами. На западе небо окрасилось в оранжевые и розовые тона. Улицы купались в этом великолепном предзакатном свете.
Я вдруг ощутил умиротворенность и подумал: «Я выиграю. Сегодня, по крайней мере, я выиграю». – И вот тут в голове зазвенели колокольца. Громче, чем всегда. Я почувствовал, что голова у меня разрывается. Парк-авеню замерцала передо мной и я подумал: «Боже, а ведь она нереальная. Парк-авеню нереальная, и все остальное тоже. Гигантская декорация. Весь Нью-Йорк – рисунок на заднике, а что находится за ним? Да ничего. Абсолютно ничего. Одна лишь темнота».
Потом ощущение реальности вернулось. Мелодия в голове начала утихать… утихать… смолкла. Я зашагал дальше, очень медленно. Как человек, идущий по тонкому льду. Боялся, что вывалюсь из этого мира, если надавлю на тротуар сильнее, и окажусь в темноте. Я знал, что все это какой-то бред, тогда я это знал, но знания не всегда помогают, не так ли?
– Не всегда, – Эдди вспомнил о тех днях, когда баловался героином в компании Генри.
– Не всегда, – согласилась Сюзанна.
– Не всегда, – кивнул Роланд, подумав о Иерихонском Холме. Подумав об упавшем на землю роге.
– Я прошел один квартал, потом два, три. Опять начал думать о том, что все будет хорошо. Да, я ощущаю во рту дурной вкус, да, я могу видеть вампиров третьего типа, но я к этому приспособлюсь. Особенно, с учетом того, что вампиры третьего типа не засекают меня. Я их видел, они меня – нет, словно мы находились по разные стороны стекла, которое пропускает свет только в одну сторону. Но в тот вечер я увидел кое-что похуже, гораздо хуже, чем эти вампиры.
– Ты увидел того, кто действительно умер, – сказала Сюзанна.
Каллагэн повернулся к ней. На лице читалось крайнее изумление.
– Как… как ты…
– Я знаю, потому что побывала в Нью-Йорке посредством Прыжка, – ответила Сюзанна. – Мы все побывали. Роланд говорит, что это люди, которые или не знают, что они умерли, или отказываются с этим смириться. Они. Как ты их называл Роланд?
– Бродячие мертвяки, – ответил Роланд. – Их немного.
– Но и немало, – Кэллагэн вздохнул, – они знали, что я их вижу. На Парк-авеню мужчина без глаз и женщина правых руки и ноги, с обожженным телом смотрели на меня так, будто думали, что я могу… ну, не знаю, вернуть им жизнь.
Я побежал. Бежал долго, потому что пришел в себя на углу Второй авеню и Девятнадцатой улицы, сидел на бордюрном камне, опустив голову, тяжело дыша.
Какой-то старичок подошел, спросил, все ли со мной в порядке. К тому времени я уже успел отдышаться и ответил, что да. Он сказал, что в таком случае мне бы лучше подняться. Менее чем в двух кварталах патрульная машина, она приближается к нам и меня могут загрести, если увидят сидящим на бордюрном камне. Я посмотрел старику в глаза и ответил: «Я видел вампиров. Даже убил одного. Я видел ходящие трупы. И вы думаете, что меня испугают два копа в патрульной машине?»
Он попятился. Предложил мне держаться от него подальше. Сказал, что хотел лишь оказать мне услугу и вот, мол, что он за это получил. «В Нью-Йорке, – воскликнул он, – ни одно доброе дело не остается безнаказанным», – и, разъяренный, потопал прочь.
Я расхохотался. Встал, оглядел себя. Рубашка вылезла из брюк. Сами брюки к какой-то краске. Я, конечно, понятия не имел, где успел в нее вляпаться. Я огляделся и, спасибо всем святым и грешникам, увидел, что совсем рядом бар «Американо» Потом я выяснил, что в Нью-Йорке их несколько, но тогда решил, что он перенесся сюда из сороковых годов, что спасти мне жизнь. Я вошел, сел на стул в конце
