– Папа сказал, что, если я не хочу идти, он не будет настаивать.
– Я настаиваю, – тихо проговорила Тася и, увидев, как удивилась девочка, поскорее продолжила, чтобы она не успела возразить:
– Мы сошьем тебе новое платье. В салоне мистера Холдинга я видела шелк прелестного персикового цвета. Он идеально подойдет к твоим волосам.
Эмма покачала головой:
– Белль-мер, я не смогу…
– Ты только попытайся, – уговаривала ее Тася. – Ну что такое плохое может с тобой случиться?
– Я ужасно проведу там время.
– Думаю, что один ужасный вечер ты выдержишь. Кроме того.., возможно, тебе будет там интересно.
Эмма театрально застонала и продолжила выстраивать кукол по росту. Тася улыбнулась, зная, что молчание означает согласие пойти на вечер.
Люк с облегчением вздохнул. Закрытая дверь спальни как бы отгораживала от всего мира. Еще один день прошел впустую – совещания с банкирами, адвокатами, деловыми людьми. Бесконечные разговоры утомляли и раздражали его.
Он был членом правления железнодорожной компании, пивоваренного завода, а недавно с неохотой принял директорство страховой конторы.
Он не любил мира финансов, ему была по сердцу роль землевладельца-джентльмена, которую успешно играли мужчины его семьи на протяжении многих поколений. Люка вдохновляли не акции и ценные бумаги, а распаханные поля, поднимающиеся посевы и добрая жатва.
Но жить только на ренту, которую давало поместье, было уже невозможно. Ради своих арендаторов и своей семьи он вложил деньги в городскую недвижимость, фабрики, железные дороги. Это приносило ему достаточный доход, и он смог не поднимать арендную плату и вводить различные улучшения в собственные земли Стоукхерстов.
Старые мелкопоместные дворяне – джентри насмехались над Люком, осуждая его, как они говорили, за вульгарную погоню за деньгами, но он видел, как съеживаются их поместья, взлетает арендная плата на их землях, как разоряются арендаторы. Общество быстро преобразовывалось, аристократический образ жизни уходил в прошлое, поднимались промышленники. Многие благородные семейства, когда-то обладавшие несметными богатствами, нищали, не умея и не желая приспособиться к происходившим переменам. Люк не хотел, чтобы это случилось с близкими ему людьми. Его земли никогда не зарастут бурьяном. И его дочери не придется выходить замуж за кого-то ради денег. А поэтому приходилось заниматься не тем, чем хотелось, приходилось становиться деловым человеком, что, полагал Люк, было весьма малой платой за благополучие семьи.
Люк улыбнулся, глядя на свою жену, сидящую на кровати в скромной белой ночной рубашке, отделанной у горла белым кружевом. Прекрасные волосы Таси были распущены и сбегали вниз сверкающим в свете лампы черным водопадом.
– Ты не ужинал, – строго произнесла она, поднимая голову от книги.
Ее голос звучал не так, как обычно, в нем слышалась какая-то напряженная нотка. Он подумал, не сердится ли она за то, что в последнее время он часто не бывает дома.
– Хотелось бы мне быть дома с тобой, – отозвался он. – А вместо этого я с кучкой мужчин обсуждал цены на пшеницу и достоинства разных биржевых маклеров.
– И к чему же вы пришли?
– Что старый порядок вещей уходит вместе с доходным сельским хозяйством. – Люк задумчиво сдвинул брови, снимая сюртук. – Я не смогу вести такую жизнь, как мои отец и дед. И уж точно у меня не будет праздного досуга. Отец всю свою жизнь гонялся за женщинами, охотился, иногда занимался политикой. Он считает, что я, занимаясь торговлей и промышленностью, роняю родовую честь.
Тася встала с кровати и подошла к нему, чтобы помочь раздеться. Пока он говорил, она расстегивала на нем рубашку.
– Но ведь ты делаешь это для блага семьи. – Широко распахнув его рубашку, она прижалась поцелуем к его твердой мускулистой груди.
– Да, – улыбнулся Люк, погружая пальцы в ее волосы и запрокидывая голову. – Но меня раздражает каждая минута, проведенная вдали от тебя.
Тася обняла его за талию.
– Меня тоже.
– Что тебя беспокоит? – спросил он. – Что последние дни я много времени провожу вне дома?
– Ничто меня не беспокоит. Все прекрасно.
– Никакой лжи, – тихо напомнил он ей, и она покраснела.
– Есть кое-что, что меня заботит… – Она немного помолчала, подбирая нужные слова. – Я опаздываю, – наконец произнесла она, и алый румянец залил ее лицо.
Люк озадаченно покрутил головой:
– Опаздываешь? Куда?
– Мои.., мои месячные, – с трудом выговорила она. – Они должны были начаться неделю назад. У меня всегда это.., не очень регулярно, но все равно.., никогда не было такой задержки. Это ничего. Я уверена. На самом деле я не думаю, что это…
– Ребенок? – мягко подсказал он.
– Слишком рано говорить об этом. Я не ощущаю в себе никакой перемены, а если бы это было так, уверена, что какая-то перемена была бы.
Он затих, гладя ее по голове.
– Ты недоволен? – тоненьким голосом спросила Тася.
Люк неотрывно смотрел на нее, пока у нее не закружилась голова от пронзительной синевы его глаз.
– Это станет самой большой радостью в моей жизни. – Он прислонился к ней лбом. – Что бы ни случилось, мы встретим это вместе. Ладно?
Она кивнула.
– Значит, ты хочешь ребенка?
Он нахмурился, размышляя над ответом.
– Я об этом как-то не думал, – признался он. – Мне не приходило в голову, что у меня будут другие дети, кроме Эммы. Мысль о другом… – Он замолчал и усмехнулся. – Наполовину я, наполовину ты… Да, я хочу этого. Но я предпочел бы, чтобы мы еще какое-то время были только вдвоем, только ты и я, до того как мы заведем детей. Ты сама еще совсем ребенок. Мне хотелось бы, чтобы ты подольше оставалась юной и беззаботной, получила то, чего у тебя еще не было. Я хочу, чтобы ты забыла о том аде, через который прошла. Хочу сделать тебя счастливой.
Тася теснее прижалась к нему.
– Забери меня в постель, – еле слышно прошептала она. – Это сделает меня очень счастливой.
Он поднял бровь с деланным удивлением:
– Как, леди Стоукхерст? Вы сами проявляете ко мне такой интерес? Это впервые. Я потрясен и переполнен чувствами.
Она завозилась, расстегивая на нем брюки.
– Надеюсь, не слишком потрясен и переполнен.
Он расхохотался:
– Только не жалуйся, если я не дам тебе спать всю ночь!
– Я об этом только и мечтаю. – Она не смогла ничего добавить к этим словам – , он накрыл ее губы своими.
– Как жалко, что папа не курит, – заметила Эмма, оглядывая предметы, выставленные на застекленном прилавке. – Это самый красивый портсигар, который я когда-нибудь видела.
– А я рада, что он не курит, – отозвалась Тася. – Я всегда считала, что табак – вещь очень противная.
