После того как вышедшие из могилы построились в шеренгу по одному, вперед выступил Бон Жуан. Он произнес речь:
— О герой! Все мы выстроились перед Тобою (он так и произнес это слово — с большой буквы) в шеренгу по одному для того, чтобы выразить наше восхищение Твоим смелым и совершенно бессмысленным поступком. Ты, который еще несколько минут назад трясся за свою паршивую жизнь, явил нам всем образец отчаянной отваги и беспрецедентной глупости. Среди нас нет равных Тебе. Нашим большим коллективным разумом мы не смогли постичь, зачем Тебе, герою, понадобилось видеть Муравья- разбойника, когда при появлении его достаточно оттрепетать и стихнуть. Никому из нас никогда не приходила в голову эта уникально идиотская мысль — лицезреть Его. Сперва она показалась нам кощунственной, но потом общими усилиями мы вспомнили наше древнее предание, в котором высказано такое пророчество: «И придет бесстрашный и глупый человек, и поцелует Спящую Уродину как свою возлюбленную, и пробудит Ее от сна».
О герой! Мы поняли, кто тот бесстрашный и глупый человек. Это Ты…
Тут Бон Жуан вздрогнул: он вспомнил, что Петропавел — мужчина, а стало быть, разговаривать с ним не имеет смысла. Бон Жуан умолк и стал в шеренгу, из которой тотчас же вытолкнули почти вышедшего из состояния омуравелости Пластилина Мира с помятым личиком. Он тоже произнес речь.
— Ну что ж… — начал он и сам же себе ответил: — Да ничего! Случилось то, чего не случалось, а если и случалось, то другое. Среди нас нашелся тот, кого не было среди нас, но оказалось, что был. Это, как говорится, и радостно и грустно. Грустно потому, что его не было, а радостно потому, что оказалось, что был. Теперь у нас есть все основания сказать, что нет никаких оснований говорить, будто герои перевелись в наше время. Они, конечно, перевелись — и никто с этим не спорит, однако сегодня мы видим перед собой настоящего героя. Разумеется, в нем нет ничего от героя, но он герой, несмотря на это. То, что он герой, незаметно с первого взгляда. И со второго. И с третьего. Это вообще незаметно. Встретив его на улице, вы никогда не скажете, что он герой. Вы даже скажете, что никакой он не герой, что — напротив — он тупой и дрянной человечишко. Но он герой — и это сразу же бросается в глаза. Потому что главное в герое — скромность. Эта-то его скромность и бросается в глаза: она просто ослепляет вас, едва только вы завидите его. Он вызывающе скромен. Он скромен так, что производит впечатление наглого. Но это только крайнее проявление скромности. Стало быть, несмотря на то, что в нем нет ничего, в нем есть все, чтобы поцеловать Спящую Уродину и пробудить Ее от сна. Я мог бы еще многое добавить к сказанному, но добавить к сказанному нечего.
Речь явно удалась — и все долго и возбужденно аплодировали. Аплодировал и Петропавел, хоть и не понял почти ничего — разве только то, что ему, кажется, действительно придется целовать Спящую Уродину.
Все взгляды меж тем обратились к нему — стало понятно, что от него ждут ответного слова. Стояла благоговейная тишина.
— Разрешите мне, — сказал Петропавел, — от имени… меня, — он не нашел, кого бы еще присовокупить к себе, -поблагодарить вас за оказанную мне честь и отказаться от нее.
После секундного молчания послышался ропот. По окончании ропота от шеренги отделился Ой ли- Лукой ли.
— О герой! По-видимому, мы не были достаточно убедительны. Сказанное — слабовато: отчетливо ощущается недостаток аргументов. Сейчас речь скажу я. Вот она.
Пункт первый, касающийся Вашей отваги… Что тут долго говорить? Вы отважны, как черт. Совершенно низачем, когда ничто не заставляло Вас вылезать из могилы и торчать около нее, Вы вылезли из могилы и торчали около нее. Я скажу так: это — бесстрашие.
Пункт второй, касающийся Вашей глупости. Тут говорить можно и нужно долго, ибо глупость Ваша безгранична и необъятна, как Вселенная. Мы долго обсуждали это в могиле. Позвольте мне обосновать вывод, последовательно ссылаясь на наблюдения, сделанные присутствующими…
Бон Жуан отметил, что Вы способны только констатировать и начисто лишены возможности предполагать что бы то ни было. У Вас совершенно отсутствует творческая интуиция и представление о возможных мирах. Вы имеете какие-то сведения исключительно о том, что есть, и не видите дальше собственного носа.
В беседе со мной Вы обнаружили не менее замечательные качества. Вы совершенно не цените уникальности, — в частности, моей, — видите все лишь таким, каково оно на самом деле, плюете на воображение — особенно народное! — и демонстрируете полное отсутствие фантазии.
Белое Безмозглое охарактеризовало Вас как человека, абсолютно не понимающего асимметричного дуализма языкового знака: Вы придаете слишком большое значение словам, но при этом вовсе не видите сущности предмета.
Гном Небесный сказал, что Вы по любому поводу требуете объяснений и не можете самостоятельно развить ни одной мысли, боясь этого.
Судя по отзывам Пластилина Мира, Вы цепляетесь за видимость, ничего не хотите знать о многообразии форм проявления жизни, презираете маскарад, не понимаете творческой силы противоречия и требуете, чтобы каждый отвечал за свои слова.
Со слов Гуллипута, Вам больше всего на свете дороги Ваши предубеждения — Вы чуть ли не рыдаете, когда лишаетесь их. Если Вы не понимаете чего-то, Вы объявляете это несуществующим. Вы состоите из одних стереотипов — в частности, в Вас силен стереотип восприятия пространства как исключительно трехмерного.
Дитя-без-Глаза (оно же — Старик-без-Глаза) отметило в Вас и стереотип восприятия времени: Вы имеете наглость судить о времени других на основании Ваших представлений о своем времени. Кроме того, Вы очень высоко цените собственную жизнь и готовы пожертвовать чьей угодно ради сохранения своей. Вы не любите умирать, в то время как совершенно очевидно, что чем чаще человек умирает, тем интенсивнее он развивается и тем быстрее движется вперед. Отказ от прошлой жизни всегда продуктивен.
Что касается Всадника-с-Двумя-Головами, то, один раз взглянув на Вас, он только плюнул и махнул рукой.
Но самое выдающееся — то, что отмечают все! — это Ваша умопомрачительная серьезность: именно благодаря ей Вы до сих пор не поняли, где Вы находитесь, хотя на Вашем месте это уже давно понял бы любой. Это и Ежу понятно. Эй, Еж! — Из кустов, поломанных стихиями, немедленно вышел легендарный Еж. — Тебе понятно? — спросил Ой ли-Лукой ли. Еж кивнул и исчез в кустах. — Вот видишь! — с укоризной произнес Ой ли-Лукой ли и закончил: — Я думаю, что привел убийственно сильные аргументы в пользу твоей, герой, отваги и особенно глупости и убедил тебя, герой, в том, что именно ты, герой, должен поцеловать Спящую Уродину и вписать одну из самых ярких страниц в нашу историю…
Что тут началось! Аплодисменты не смолкали часов шесть-семь, и это, естественно, притупило у Петропавла остроту восприятия речи Ой ли-Лукой ли, а также негодование по ее поводу. Когда аплодисменты стихли, Петропавлу было уже нечего сказать: запал пропал. Единственное, на что его хватило, — это выяснить частности:
— По-Вашему, поцеловать Спящую Уродину — награда или наказание?
— Награда! — мажорно грянул хор.
— А зачем нужно, чтобы она просыпалась? — ободрился он.
Все стройно пожали плечами.
— Но, проснувшись, она может и… ну, беспорядков наделать!
В ответ согласно закивали головами.
— Для чего же тогда ее будить? — это был главный вопрос Петропавла.
Стройный хор голосов с готовностью ответил:
— Есть такое слово — «надо»!
— А как, — осторожно поинтересовался Петропавел, -мыслятся мои действия дальше… после того, как я, допустим, ее поцелую? Общество пришло в замешательство.
— Дальше?.. — взял на себя инициативу Гном Небесный. — Что же дальше… поцелуете, разбудите — и все, насчет остального ничего не известно.
— Да как же, — бросился Петропавел в атаку, — можно предлагать совершить действие, последствия которого неизвестны? А если эта Уродина, проснувшись, нас всех тут пережрет!..
