— Пусть попробует! Я сам ее зарежу и сожру, — охотно пообещало Дитя-без-Глаза, а Белое Безмозглое печально констатировало: — Ну, пережрет — так пережрет. Будем дальше жить — пережранными.
Петропавел собрался с духом и сделал заявление:
— Никакой Спящей Уродины я целовать не стану.
Общество посовещалось. Вперед выступил Ой ли-Лукой ли:
— Или целуй и буди Спящую Уродину, или катись отсюда!
— Я выбираю второе! — обрадовался Петропавел.
— Тебе никто не предлагал выбирать. — Ой ли-Лукой ли хмыкнул. — Второе предложение сделано для того, чтобы деликатнее сформулировать первое. Мы же все-таки не хамы и понимаем, что минимальное число возможностей — две, а не одна.
— Так Вы издеваетесь! — понял Петропавел.
— Да ничуть! — хором ответили ему, а Гном небесный продолжил за всех: — Дело в том, что первое предложение не существует без второго, равно как и второе — без первого.
— Значит, предложение здесь одно, а не два?
— Думай как знаешь, а Спящую Уродину целовать все равно придется. Иначе нельзя.
Обреченность в голосе Гнома Небесного насторожила Петропавла.
— Почему же придется? — спросил он с некоторым испугом.
— Потому что иначе тебе суждено навеки остаться тут, — и Гном Небесный тяжело вздохнул.
— Вы убьете меня… насмерть? — с ужасом спросил Петропавел.
Гном Небесный слабо улыбнулся:
— Ты неисправим! У нас никого не убивают насмерть. А кроме того, тебе ведь уже сказали, твоя паршивая жизнь никому тут особенно не нужна: и своя-то никому не дорога!.. Просто Спящая Уродина загораживает тебе путь домой: вот и необходимо, чтобы она пробудилась и освободила дорогу.
— Но я не проходил мимо Спящей Уродины по пути сюда! — в голосе Петропавла оставалась маленькая надежда.
— Путь сюда — это у нас не то же самое, что путь обратно: тут вообще не бывает путей обратно.
Петропавел стиснул зубы от невозможности жить и мыслить по-старому. И, сдавая позиции, он уже по-другому, жалобно и тихо, спросил:
— А большая она — эта Уродина?
— Не то слово! — отвечал ему хор. — Она немыслимой величины, неописуемой! Ее и вообще-то видно только с расстояния километров в… несколько, а по мере приближения взгляд уже не охватывает ее целиком.
— И что же, — ужаснулся Петропавел, — ее в какое-то определенное место целовать надо? В… уста? — с трудом произнес он.
— Да нет, — пощадили его, — целовать все равно куда: куда придется — туда и целуй. Даже если с этих нескольких километров ты выберешь себе точку, к которой будешь двигаться, то в пути ты эту точку потеряешь: на ней не удастся постоянно удерживать внимание. Если ты, конечно, не маньяк… Так что — целуй как получится.
— Ну, разве что… — частично согласился Петропавел. — Может, только чмокнуть с размаху — и дело с концом… Где она лежит, эта ваша Спящая Уродина? Где-нибудь поблизости?
— О, путь к ней долог и труден! — отозвался теперь уже один Гном Небесный. — Этот путь хорошо знает только Слономоська. Но и к Слономоське путь долог и труден.
— А кто такая Слономоська? — захотел узнать Петропавел.
— Не кто такая, а кто такой, потому что Слономоська — это мужчина. Он представляет собой помесь Слона и Моськи, если тебе это что-нибудь говорит. — Гном Небесный вздохнул. — В пути к нему можно и погибнуть — одна Дама-с-Каменьями чего стоит!
— Редкий характер! — вмешался Бон Жуан. — Огонь!.. Петропавел заскучал.
— И что же, мне одному придется идти? — с тоской спросил он.
— А чего тут идти? — Пластилин Мира — младенец с честным лицом был в своем амплуа. — Пять минут — и ты на месте!
Петропавел демонстративно отвернулся от него обратился к Гному:
— Значит, иначе никак?
Тот развел руками.
— Ну, ладно. — Петропавел решил проявить стойкость духа и беспечно спросил: — В какую мне сторону идти?
— Да в любую, — беспечно же ответили ему.
— Тогда — привет! — и он двинулся куда попало.
— Постойте! — окликнули его голосом Белого Безмозглого. Он обернулся. — Я хотело бы освободить Вас от одной трудности. Скажите, сколько будет дважды два четыре?
Все заинтересованно смотрели на Петропавла.
— Дважды два… четыре? — замялся тот. — Дважды два… это четыре и будет.
— Так-то и Ежу понятно! — воскликнул Ой ли-Лукой ли и предложил: — Позвать Ежа?
Петропавел помотал головой: смышленого Ежа он уже однажды видел.
— Этот вопрос не имеет смысла, — сказал он.
— Еще как имеет! — возразило Белое Безмозглое. — И ответ на него есть — даже несколько ответов! Например, такой… — Белое Безмозглое опасно зевнуло, но все обошлось, — дважды два четыре — будет зеленая дудочка!
— Или колбасная палочка! — из могилы выпорхнул и, часто-часто махая маленькими сильными руками, устремился куда-то крохотный человечек.
— Или колбасная палочка, помните это! — согласилось Белое Безмозглое, а все, провожая улетавшего человечка взглядами, заволновались: «Летучий Нидерландец!.. Мы же забыли его там с Шармен! Бедняга!» — По-видимому, они любили Летучего Нидерландца.
Над могилой появилась голова Шармен. Петропавел сорвался с места и пулей помчался вслед за летящим невысоко над землей Летучим Нидерландцем, чье общество все-таки устраивало его больше, чем общество Шармен. В голове его под управлением колбасной палочки звучала зеленая дудочка — и что делать с ними, Петропавел не знал. А под аккомпанемент этой зеленой дудочки понеслась за ним странная песня, начатая Ой ли-Лукой ли и подхваченная всеми:
Лирическое преступление
Меня всегда ужасно занимало то место в «Золотом ключике», где Буратино протыкает носом нарисованный очаг. Будь я на месте Алексея Толстого — чего, конечно же, быть не может, а все-таки! — я бы уж побольше, чем он, накрутил вокруг этого нарисованного очага. Я бы населил открывшуюся за ним страну такими героями, о которых никто никогда не слышал, я бы поместил их в такую реальность, которая даже отдаленно не напоминает нашу!..
Есть такая новелла — не помню, кто ее написал, может быть и я, — про Художника, нарисовавшего весь мир. Вот эта новелла.
'Художник долго смотрел на яблоко и нарисовал его. Вместо одного яблока стало два. Художник перевел глаза на часы и нарисовал их. Вместо одних часов стало двое. Когда Художник нарисовал все, что было в доме, он вышел на улицу. Там он нарисовал улицу — и вместо одной улицы стало две. Художник
