Поставил машину во дворах — я все заранее там разведал — и пошел к толпе.
Он еще что-то говорил, потом сказал «спасибо», выслушал аплодисменты, поулыбался и попер через толпу к машине со своей охраной. А я — навстречу ему, рука в кармане. Тут один охранник что-то почувствовал, заслонил его и другим на меня кивает — типа, разберитесь, кто такой. Ну, я всех растолкал — и бегом во дворы.
Не догнали. Я в машину — и ходу.
Не получилось — и ладно. Может, и хорошо. Только пустота какая-то, блядь, внутри появилась.
Домой не поехал. Катался по городу, таксовал до самой ночи. Потом подъехал к Сухаревской. Она там стояла со всеми. Помахал — подбежала.
Ну, что? Хочешь бросить все это и уехать?
Да ты что? Как уехать? Что ты такое говоришь? Это — моя работа.
Это — работа?
Тут сутенер этот ее подошел черножопый.
Ну, что, какая проблема? Или плати деньги, бери баба или давай отсюда.
Я достал пистолет и всадил в него всю обойму. Он — с копыт. Проститутки запищали на всю улицу. Я схватил ее, посадил на переднее сиденье, сам — за руль и рванул.
А она так спокойно на меня посмотрела и сказала: не бойся, номер они вряд ли запомнили, мы на номера никогда не обращаем внимания.
Отвез ее к родителям в Курск. Они сначала орали на нее, потом простили. Люди простые, рабочие. Налили мне стакан самогонки — я выпил. Написал на листке бумаги свой адрес и телефон — и назад, в Москву.
Она прислала мне письмо через месяц. Пишет:
«Я тебя ненавижу. Зачем ты это сделал? Я теперь не могу вернуться — боюсь. Они меня убьют. В Москве мне было лучше. А теперь надо снова ходить в школу, а потом дома видеть поганые рожи родоков. Ну зачем ты это сделал?»
Я по-прежнему таксую. Все как раньше.
Дорога
Напротив здания вокзала — кривобокая елка, украшенная лампочками, а на самом здании — светящиеся цифры «1990». Позавчера был Новый год, а сегодня я сижу в поезде. Я в первый раз путешествую один, без родителей.
Напротив меня сидит армянин. Он студент, едет на каникулы к себе в Ереван. Тоже через Москву. Его самолет в одиннадцать-тридцать. Мой — в одиннадцать-сорок пять, если, конечно, будут билеты — я не купил билет заранее.
— У нас там сейчас война, — говорит армянин. — Ты понимаешь?
— Что, обычная война?
— Ну да, обычная, можно сказать.
— А из-за чего?
— Из-за Карабаха.
— Ты боишься?
— Нет.
Армянин снимает пальто. Под ним у него черный костюм и белая рубашка. Я не знаю, зачем он так нарядился в поезд.
Проводница разносит чай, и мы пьем его, глядя в окно на свои тусклые отражения и мелькающие огни. Кроме нас, в купе никого, и через проход, на боковых местах тоже никто не сидит.
— Почему у тебя так рано каникулы? — спрашиваю я. — У вас же, студентов, каникулы обычно в конце января?
— Я на пятом курсе. Уже все сдано. Остался только диплом. А ты куда едешь?
— К брату. В Салехард, это на Севере.
— Знаю, где это. В каком ты классе?
— В девятом.
Мы расстилаем постели. Я нечаянно обрушиваю занавеску на окне и долго вожусь, прилаживая ее на место.
Иду в провонявший говном туалет. В раковине чей-то плевок с соплями. Когда выхожу, возле дверей ждет очереди девушка. Ей лет двадцать, под белой майкой выделяются соски немаленьких грудей. Вот если бы зайти с ней сейчас вместе в туалет…
Возвращаюсь к своей полке и ложусь спать.
Проводница будит весь вагон часа за полтора до прибытия. За окнами темно. Сонные люди в мятых шмотках с налипшими перьями и мусором встают в очередь в туалет.
Поезд прибыл, выходим. Нам с армянином по пути — на аэровокзал. Я предлагаю ехать на метро, он говорит:
— Давай на такси. Я тебя подвезу.
На стоянке очередь — человек сто, и мы идем в метро. Поездов нет. Ждем минут двадцать.
Наконец, поезд подходит, мы доезжаем до станции «Аэропорт», выходим, садимся на трамвай, чтобы проехать две остановки до аэровокзала. Контролер. Армянин протягивает ему три рубля — думает, хватит на штраф за двоих. Но это у нас штраф рубль, а в Москве — два, и контролер дает ему рубль сдачи, а я сую ему два своих.
На аэровокзале облом: билетов нет ни на сегодня, ни на завтра, только на пятое. Выхода нет, придется два дня и две ночи тусоваться в Москве, но я даже и рад. Покупаю билет, и мы идем с армянином в буфет.
Он берет только чай, я — чай и обрезки ветчины с консервированным горошком. Встаем у круглой стойки. Рядом бомж открывает крышку над батареей, вытаскивает оттуда носки, снимает ботинки и начинает натягивать носки на грязные ноги. Армянин морщится и торопливо допивает свой чай. Мы с ним прощаемся, и я выхожу из аэровокзала.
Я был в Москве несколько раз — тоже по дороге к брату, только с родителями. Мы ходили по магазинам, стояли в очередях, искали дефициты, а Москвы толком и не видели.
Еду на Красную площадь. Я там уже был несколько раз с родителями, когда ходили в ГУМ. Доезжаю до «Площади Свердлова», поднимаюсь по эскалатору, иду по длинному подземному переходу.
У мавзолея — очередь, на Красной площади — толпы туристов. Они фотографируются на фоне Спасской башни и стен Кремля.
Времени у меня целая куча, и я решаю обойти пешком вокруг Кремля. Мимо меня катят черные «Волги», в них сидят толстомордые бюрократы с портфелями. Такого их количества сразу я ни разу не видел.
Кремлевская стена гораздо длиннее, чем я себе представлял, и мне хочется повернуть назад, но я заставляю себя дойти до конца.
Сижу в столовой, жую котлету с макаронами. На столе — тошнотворно-розовое пятно пролитого кем-то борща. Ко мне подсаживается мужик в очках и с портфелем. Он ставит портфель на пол, в грязную лужу, оставшуюся от чьих-то ботинок, идет к раздаче и приносит два стакана чая.
Одним глотком выпивает первый стакан и поднимает на меня глаза.
— Вот скажи мне, куда мы катимся?
Я вижу, что он пьяный. От него плохо пахнет — не только водкой, но еще и гнилыми зубами и, может быть, какой-нибудь гадостью в желудке.
— Не знаю.
— А я тебе скажу. Страна катится в пропасть. Скоро всему наступят кранты. Три года назад я тоже
