просто меня проигнорировал.
— А чем ты с ним поделилась?
— У меня есть ниточка, которая может вывести на Мясника.
— Не верю, чтобы Элиот не обратил на это внимание... тем более что к нему обратился не кто-то с улицы — ты ведь работала на него...
— Но не в последнее время. К тому же он полагает, что я просто...
— Ищешь повод для встречи?
Откусив еще кусочек сэндвича, она кивнула.
— Ты злишься на него за то, что он попросил тебя провести со мной вчерашний вечер?
— Нет, — ответила она.
— Вчерашний вечер... имел какое-нибудь отношение к твоему желанию «показать» этому Элиоту?
Не будь она столь искушенной в житейских делах или не стремись казаться такой, я бы решил, что обидел ее; но лицо Вивиан выражало совсем иное: разочарование во мне.
— То, что было вчера, произошло исключительно благодаря тебе, — проговорила она, — и... бакарди тут совсем ни при чем.
— Ну что ж, пусть так. А что у тебя за ниточка?
— Помнишь, Элиот обратил внимание на то, как «профессионально» расчленены тела — он неоднократно повторял, что усматривает в этом «хирургические» навыки.
Я кивнул.
— Поэтому мне и пришло в голову, что вероятным кандидатом в Мясники может оказаться врач или тот, кто хоть какое-то время пробыл в медицинской школе.
— Да, логично.
— Но обучение в медицинской школе — дорогое удовольствие, поэтому разумно предположить, что Мясник может вращаться в тех же кругах, что и мы.
— Должен признать, теперь я чувствую, ты действительно работала для Элиота.
Мое замечание явно понравилось ей. Она продолжала:
— Я узнала от друзей об одном парне из достаточно обеспеченной семьи — Уотерсоне.
— Это имя или фамилия?
— Фамилия. Довольно известная в этих местах.
— Мне она ни о чем не говорит.
— Итак, Ллойд Уотерсон одно время посещал медицинскую школу. Это большой, крепкий парень, наделенный от природы такой силой, которая необходима, чтобы проделывать то, что творит этот Мясник. К тому же у него психические отклонения.
— Что за психические отклонения?
— Еще со школы он наблюдается у психиатра.
— Ты знаешь этого парня?
— Так, мельком. Но я кое-что о нем слышала.
— Например?
— Говорят, ему нравятся мальчики.
Ллойд Уотерсон жил в двухэтажном красивом белом доме, стоявшем среди таких же домов, где ухоженные газоны и стены, увенчанные башенками, ограждали от всех прочих мир его состоятельных обитателей.
Как пояснила Вивиан, этот дом не был семейным; Уотерсон жил в нем один, очевидно без слуг. В облике дома не было ничего, что могло привести к мысли, что здесь проживает человек, способный на массовые убийства.
Ни капли крови на белокаменном крыльце, никаких частей тел, разбросанных по ухоженному газону.
— У меня с собой нет даже пистолета, — проговорил я.
— У меня есть, — сказала Вивиан и извлекла из своей сумочки маленький пистолет двадцать пятого калибра.
— Великолепно. Но если бы Ллойд был собакой, тогда мы могли испугать его этой пушкой.
— Ничего, сойдет. Хотя пистолет нам вообще не потребуется. Ты же здесь только для того, чтобы побеседовать с ним.
План состоял в том, чтобы я поговорил с Уотерсоном как полицейский, предварительно махнув перед его физиономией удостоверением детектива, не дав времени сообразить в чем дело (что нередко срабатывало), и прощупать несколькими вопросами, может ли он являться потенциальным подозреваемым, а затем решить, стоит ли подключать Элиота. Моей поддержки, как полагала Вивиан, будет достаточно, чтобы заставить Элиота действовать.
Помочь Элиоту вывести Мясника на чистую воду было бы с моей стороны замечательным подарком к свадьбе друга; кроме того, поимка маньяка из Кингсбери Рана могла бы сгладить впечатление, которое его развод произвел на консервативное и, в подавляющем большинстве своем, католическое население Кливленда. Пресса писала об Элиоте почти как о герое (Элиот отличался способностью ладить с прессой, Фрэнк Нитти, бывало, так и называл его «Элиот-пресс»); но непрекращавшиеся вылазки Мясника доставляли директору по общественной безопасности настоящую головную боль.
Поэтому, оставив Вивиан в машине (Уотерсон мог узнать ее), я направился по извилистой дорожке к крыльцу и позвонил в дверь. За прочной деревянной дверью с затемненными стеклами я едва различил движение фигуры, направляющейся в мою сторону.
Дверь распахнулась. Светловолосый мужчина ростом в шесть футов и три дюйма, с холодными голубыми глазами на детском лице и с плечами, полностью заполнявшими дверной проем, взглянул на меня и улыбнулся. На нем была рубашка для поло и короткие белые шорты; казалось, его вид говорил: «Еще партию в теннис?»
Однако он не произнес ни единого слова, лишь оценивающе разглядывал меня своими ледяными глазами, в которых зияла пустота...
— Я представитель суда, — сказал я, что в штате Иллинойс не было бы ложью, и махнул у него перед лицом своим удостоверением. Однако прежде чем я успел сказать что-либо еще, он, схватив меня за ворот рубашки, с невероятной силой рванул в сторону и приложил о дверь.
Мне показалось, будто меня лягнул жеребец. Я обо что-то ударился, наверное о лестницу, ведущую на второй этаж, но точно не знаю, потому что в глазах все потемнело. Единственное, что запомнилось, так это заплесневелый запах, висевший в помещении.
Некоторое время спустя я пришел в себя и обнаружил, что сижу привязанный к стулу в темной сырой комнате. Похоже, это был подвал.
Я напряг мускулы, пробуя веревки на прочность, они держали крепко, но не настолько, чтобы помешать кровообращению. Я осмотрелся, насколько мог, хотя многого не разглядел. Никого. Свет, проникавший через небольшое окно, расположенное справа от меня, падал полосами из-за окружавших дом кустов.
Послышались шаги — кто-то спускался вниз. Сначала я увидел его ноги, белые как тесто. Потом появился он весь. На лице играла усмешка, в руке — разделочный нож мясника, полированная поверхность которого зловеще блестела даже при скудном освещении.
— Я не Мясник, — проговорил он мягким, почти нежным голосом. — Не верь тому, что болтают.
— Хочешь умереть? — спросил я его.
— Конечно нет.
— Тогда развяжи меня. Вокруг полно полицейских. Если убьешь меня, они застрелят тебя. Ты же знаешь, что ждет тех, кто убивает полицейских, не так ли? Подумав над моими словами, Ллойд кивнул. Он стоял сбоку от меня, поблескивая холодной сталью тесака.
— Я не мясник. А этот хирургический инструмент применяют для ампутации, а не для разделки туш.
