и дело-то было вовсе не в этом Крушинникове — век, как говорится, воли не видать, — но мне кажется, что этот бывший десантник больше никогда в жизни не возьмет в руки оружие. Дело в том, что мы готовились сейчас совершить преступление: научить наших комсомольцев, как им ненадежнее уличить заказчика… и тут же объявить ему «амнистию» в обмен на какие-то коммерческие уступки… И пока они живы, в их сердцах — безумье… Было до краю противно.
Итак, по окончании дела мы познакомились со своими заказчиками, в смысле — с работодателями. Их было двое — этих славных соратников Людоеда, чистая душа которого трепетала на асфальте, прикинувшись импортной свечкой из навороченного супермаркета. («А розы, — сказал Зеленцов, — меняем каждый день…») Их было двое: господин Безродный и господин Треплов. Я, помнится, подумал еще, что ежели я все-таки прав и у этих «фениксов» действительно комсомольское прошлое, то с фамилией Треплов карьеру в ВЛКСМ, конечно, не сделаешь… не, не сделаешь. Они были очень похожи: оба в хороших костюмах. Оба очкастенькие и брылястенькие. Доброжелательные и настороженные. В ожидании бабок. Костя представил нас друг другу. Произошли рукопожатия и прозвучали неизбитые слова: очень приятно. Сразу после представления Безродный у Кости спросил:
— Ну, вы избавились от ЭТОГО? (И жест очень неопределенный: ну… от ЭТОГО.)
Я чуть было не ответил вместо Кости: конечно, избавились. Проломили голову и сбросили в канал Грибоедова… Но я, разумеется, этого не сказал. А Костя ответил, что, мол, избавились, и никаких причин для беспокойства нет. ЭТОТ добирается в Тверь на электричках…
Нормально, подумал я, нормально… Убийца на свободе, и никаких причин для беспокойства нет.
— Вы прекрасно сделали свою работу, господа, — сдержанно подвел итог под докладом Купцова Безродный. Треплов кивнул: да, да, хорошо сделали… молодцы.
— Спасибо, — сдержанно отозвался Купцов.
— Особенно убедительны получились видеодокументы. Скажите, реально прижать с такими козырями Митрофана?
Вопрос был обращен к Купцову, но он сделал вид, что не понял этого, промолчал… Ответил Зеленцов:
— Это будет зависеть от…
— Я понял, — перебил его Безродный. Наверное, это означало: твое мнение никого не интересует. — Я понял, — сказал он и повернулся к Петрухину:
— А что скажете вы, Дмитрий Борисыч? Можно его прижать?
Петрухин спросил:
— А что вы имеете в виду под словом «прижать»?
— У нас с ЗАО «Манхэттен», а точнее — с господином Митрофановым возникли… э-э… некоторые финансовые споры… С них-то, собственно, все и началось… Так вот: можно ли, имея на руках такие козыри, заставить господина Митрофанова пересмотреть финансовую политику?
— Почему нет? — ответил Петрухин. — Садиться, а эти материалы — явный приговор, ему не захочется… Так что, если толково подойдете и проявите твердость, то вполне можно его «прижать».
— А вы… — сказал Безродный и посмотрел на Треплова. Треплов кивнул. — А вы бы не взялись за решение этой деликатной задачи? Разумеется, не бесплатно… Условия можно обговорить.
Деньги сами просились в руки, но Петрухин ответил:
— Простите, я вас не понимаю. У вас в штате есть прекрасный специалист, опытный в решении деликатных задач… вот к нему и обратитесь.
Безродный принужденно рассмеялся. Он понял, что Петрухиным движут корпоративные чувства, желание помочь коллеге и сказал:
— Разумеется, эту операцию вы проведете вместе с Константином Матвеевичем. Единой командой, так сказать.
— Нужно обдумать, — сказал Петрухин. Его смущало равнодушное молчание Купцова. Если бы Дмитрий знал, о чем думает партнер, он бы был смущен еще больше.
Я — мент. Что автоматически означает — циник. Да, да, все именно так: менты и врачи — циничны. А вы как думали? Вы баечки слышали про сопереживание? Про «ощущение чужой боли как своей собственной»?… Так вот: херня все это. Начни каждому терпиле «сопереживать» — через год в «Скворечнике» окажешься. Нельзя в нашем деле без цинизма. И я, соответственно, циник. За шестнадцать лет пахоты на следствии я много раз шел на компромисс с совестью, если, конечно, такое понятие уместно.
Я уже склонился к мысли, что стоит еще раз пойти на «компромисс», пять тысяч долларов — большие деньги… Стоит плюнуть на принципы и «посмотреть на вещи здраво»… И я уже был готов «посмотреть на вещи здраво», но увидел, как легко уходит «доказанный» убийца… Как он проходит мимо свечи на асфальте («А розы мы меняем каждый день»). Потом я увидел, как падает в свой БМВ «латиноамериканец» Бодуля и за лобовым стеклом вспыхивает красная точка тлеющей «беломорины» с косяком… Теперь мне предлагали «прижать» Митроху. На самом-то деле это называется: заняться шантажом.
— Разумеется, не бесплатно, — сказал Безродный.
— Нужно обдумать, — сказал Митька.
Я извинился, встал и вышел. В приемной сидел адвокат Розинер. Огромные глаза за стеклами очков внимательно смотрели на мир… Увидев меня, Розинер встал.
— Туда, — сказал я и ткнул большим пальцем за спину, в шикарную полированную дверь красного дерева. — Все вопросы — туда, господин адвокат.
Розинер кивнул. Кажется, он понял… Я прошел мимо секретарши, вышел в пустой коридор с рядом дверей слева и рядом окон — справа… Я спустился по мраморной лестнице с ковровой дорожкой, прижатой медными прутьями, и вышел в холл. Охранник с горящей птицей на черной униформе разговаривал по телефону. Я постучал по стеклу его кабины. Он обернулся, доброжелательно кивнул мне и нажал кнопку. На стойке турникета вспыхнул зеленый свет.
Я вышел в солнечную невозможность. В шум улицы и запах улицы. Улица была живой. Это только из утробы «Феникса» она казалась дном ущелья, где всегда сумерки.
Я постоял, вдыхая бензиновый чад, глядя на идущих мимо людей. Потом я посмотрел наверх и нашел на чердаке третье окошко слева… Ещё выше было небо с синевой, голубями и белыми кудряшками облаков.
Я сунул в рот сигарету и двинулся к своей ' «антилопе». Я сел в раскаленное нутро салона и стал смотреть на черную зеркальную дверь. Золотая птица Феникс горела так, что резало глаза. Через три сигареты я понял, что жду напрасно…
Петрухин вышел из «Феникса», когда Купцов пустил движок и уже собирался выехать со стоянки. Он сидел, развернувшись назад в три четверти оборота, выжидая «окно» в потоке транспорта и появления партнера не видел. Петрухин подошел и постучал костяшками пальцев по стеклу. Купцов резко повернулся:
— Тьфу, дурак! Напугал…
— Пугливый ты, смотрю, стал, — сказал Димка, шлепаясь на пассажирское кресло. — Ты чего в бутылку лезешь, Леня?
— Я не лезу в бутылку.
— Да? А мне показалось…
