любого человека в лихую годину – это его, только его личное понимание – прав он или нет. Понимаете? Вот... Вот, опер, допустим, отпускает человека за деньги – тут, конечно, нечего рассуждать... А если случайно встреченную одноклассницу, да которую любил? А если невиновного, но на которого пальцем тычут и, неважно почему, – ошибаются? Он-то знает, что прав, и отсюда – молчать не будет, а будет убежденно доказывать... Правда придает силы, а сила вам не помешает... Вкуриваете, уголовный розыск? – вор рассмеялся невесело: – Вот уж точно, уголовный розыск, я бы сказал: уголовка... Так вы правы?
Друзья переглянулись, и Артур спросил, насупившись:
– Ты хотел сказать «мы»? Мы – все? И ты?
Вор нахмурился:
– Вот не люблю я этого! Откусывай за себя! Ты прав?
– Прав! – отрезал, не задумываясь Тульский.
– Прав! – кивнул и Артем после того, как бровь Варшавы дернулась в его сторону.
Вор удовлетворенно кивнул:
– Теперь я укреплю вас, как святой батюшка. Идти путем иным, нежели вами выбранным, можно. Только что будет, если вы во все двери постучитесь, и вам даже помогут? То-то. Дверь в лучшем случае откроется «на цепочку». Можно, можно и до прокурора республики дойти. Он примет. Серьезно выслушает. Потом напишет резолюцию: «немедленно разобраться» – и с ней бумага полетит вниз, то есть к Усенкову. Не так я что-то говорю? Помнится, Артур, ты пару месяцев назад изъял у некого Бахшиева двенадцать килограммов маковой соломки... Было дело? Расскажи вкратце...
– А причем тут?.. – недовольно завозился на диване Тульский, но Варшава оборвал его:
– А при том. Дверь без санкции сломал? Сломал. Незаконный обыск был? Был. Все вверх тормашками перевернул? Еще как! Бахшиев по печени огреб? Было, было... И? Бахшиев в камере. Сидит, родимый. А почему? А потому, что «солома» – его. И это – твоя правда. А по закону – Бахшиев был бы на свободе. А ты – под следствием. Разве Бахшиев не жаловался? Не голосил? В прокуратуру не писал? И что? Чего он добился? А почему? А потому что ты солому ему не подкидывал. Твоя правда взяла! Она – была! И это все поняли! А вот меня как-то раз взяли в Минске опера столичные и орут по-нахаловке: «А видели, как ты руку в карман терпиле засовывал!» И мне срок через покушение вешают... Я им: «Креста на вас нет... Хоть бы потрудились...» Так вот: следователь, невзирая на мою биографию, выпустил меня через трое суток. Потому что по-людски – не правы они были. А вор, не вор – не об том базар! Трудно не выбить дверь, трудно решиться ее выбить... Вы решились?
– Да, – сказал Артур и поймал прямой взгляд друга:
– Да.
Вор улыбнулся – будто солнце из-за тучи выглянуло:
– Ну, тогда не спрашивайте у жизни, что она вам дала. Пройдут, пацаны, годы – и где-нибудь красивая женщина в одной мужской рубашке будет, лежа на животе и задрав пятки к потолку, рассматривать фотографии. И спросит: «А это ты с кем?» А кто-то из вас – неважно, кто – улыбнется и начнет рассказывать, убирая ненужные слова, какая была история... Так вот: любить она будет за то, что вы сейчас даете жизни... И настроение будет замечательное. Это я вам говорю!
Варшава помолчал и, покивав еще каким-то своим невысказанным мыслям, перегнулся через край стола к комоду:
– Готовьтесь на нервы.
Вор открыл ящик комода и вынул оттуда тяжелый куль серой простыни. Сверток мягко лег на стол. Варшава вздохнул и пояснил, разворачивая материю:
– Если решили пойти до конца – так не с голыми же руками... Вот! Со складов НКВД! В масле! В дурных руках сии плетки не гуляли!
На столе весомо и красиво лежали два пистолета «ТТ». Старик прищурился:
– Ну, что «тэтэшки»? По вашим именам и волыны... Тебе, Артур, не с табельной же «макарониной» воевать, ежели что... Санкций-то, как я понимаю, нет, и в ближайшем будущем они не нарисуются...
Варшава взял один ствол, посмотрел на него и протянул Тульскому:
– На! Сорок первого года! Взяв со стола второй пистолет, вор, усмехнувшись, отдал его Артему:
– На! А тебе – сорок пятого! Как в кино, я специально не подбирал... Уверен, эта сталь видала многое...
Пока друзья, как дети, добрвавшиеся до игрушек, возбужденно крутили оружие в руках, Варшава смотрел на них со снисходительной добротой в глазах, но потом, вспомнив кое-что, снова нахмурился:
– Вот еще что... Появился, как заебись, Жора-Тура... Ты, Артем, видел его как-то...
Токарев вскинул голову:
– Не помню...
Вор махнул рукой:
– Было дело... Про тебя же рассказывали, как ты Тельняшку приземлил? Ну – вот... Потом об этом... Так вот: Жорины слова пованивали уверенной такой наглостью, а это значит, что за спину себе он поставил знакомцев с авторитетными жизнями... И кое в чем их убедил... И вспомнилось мне одно толковище в Подмосковье, после войны, когда прижатые воры сами на нож бросались... Уж не знаю, откуда что утекло, но предъявить мне они кое-что могут. Сами знаете. А там, братцы, будет как в прокуратуре – все по закону, а не по совести. А я свой процесс нарушил. Крыть мне будет нечем. Так вот: завтра я к ним не поеду... Не страх... а вам подсобить, боюсь, не успею. Тихоня примет. Он тут рядом, на Васильевском, зарылся во вдовьи подушки. Адресок мой с утра забываем.
Друзья молчали, не зная, что сказать, и Варшава улыбнулся печально и мудро:
– Как-то в Крыму учился я шахматам у одного инженера на пляже... Замечательный мужик. Он мне запомнился: сказал, что жизнь, она как шахматы – в ней тоже «трагедия одного темпа»... Нам бы еще пару раз походить – да нету времени... Решились?
– Да.
– Да.
– Делаем! Спите, если сможете... Завтра день по-любому будет хлопотным.
...Пока укладывались, Артем дозвонился до Шатова и попросил его с кем-нибудь из «братвы» подстраховать с десяти утра у скверика кинотеатра «Ленинград» на машине. Шатов подробности не расспрашивал – не принято так было, просто ответил, что подсобит без проблем...
Артур спал плохо, просыпаясь, видел, что рядом на полу также беспокойно ворочается Артем. А Варшава и вовсе не ложился – дымил папиросами на кухне и гремел посудой.
Когда Тульский наконец-то забылся сном, ему приснилась Светлана, и он испугался почему-то, хотя она была живая и улыбчивая, а потому Артур с благодарностью посмотрел на разбудившего его Варшаву:
– Что? Уже?
– Уже, уже, – вздохнул вор. – Буди Темку. Чайник я приготовил. Пора.
...План разговора с Усенковым Артур с Артемом так до конца и не выработали. Решили, что Тульский будет действовать по наитию и ситуации. Если получится – постарается договориться мирно и по-человечески. Если так, не пойдет – тогда уж... Что будет за этим «тогда уж» – Артур так Артему и не расшифровал. Впрочем, есть ситуации, когда все и не надо расшифровывать...
...Без четверти десять Тульский начал прогуливаться в садике кинотеатра «Ленинград». Это был очень симпатичный садик. Правда, в последнее время в нем и у него бандюги полюбили назначать друг другу стрелки – в основном, мирные, с учетом близости Литейного, 4.
Артур прогуливался и поглядывал в сторону билетных касс кинотеатра, где притулилась тонированная «девятка», в которой сидели Артем, Шатов и Лихо.
Тульский не знал, что Токарев рассказал боксерам. Артем лишь буркнул, мол, скажет пацанам, что дело связано с поисками урода, погубившего Леху Суворова. И этого будет достаточно... Но, опять же – достаточно для чего? И знает ли братва, что Усенков – мент, и не просто мент, а...
Размышления Артура прервали появление Валерия Михайловича. Он был в костюме с галстуком, от него густо пахло одеколоном, впечатление он производил бодрого, хорошо выспавшегося человека.
– Здравия желаю, товарищ майор!
