что уже не могла — рот, извините, был занят…
В общем, капитан ВДВ, можно сказать, был просто изнасилован, хотя, конечно, он не особо сопротивлялся. Но некий шок Сергей все же испытал — до сих пор в отношениях с женщинами ему не приходилось выступать в таком вот… откровенном «пассиве»…
Когда все закончилось, они долго лежали на пушистом ковре молча. Вот только молчали они по- разному: Аня блаженно, а Числов — угрюмо.
Мужики, они ведь вообще непосредственно после соития более чем женщины склонны к мрачности. И — к желанию убежать куда-нибудь побыстрее…
Наконец Числов встал и начал искать сигареты, инстинктивно оттягивая момент прощания. А он решил попрощаться. Интересна, мила и желанна была ему эта женщина, да вот, что делать — не ровня, ни по каким критериям, а быть в «пассиве» Числов не желал просто на инстинктивном, на подсознательном уровне… В Анне он почуял силу — а значит, и опасность. Испугался капитан, что успеет отравиться этой невероятно шикарной женщиной, отравиться сладко, так, как травятся сверхдозой наркоты… Однако и на этот раз он не успел ничего сказать — снова Анна его опередила. Она перевернулась на живот и сказала спокойно и серьезно, как о вопросе решенном, а стало быть, не подлежащем обсуждению:
— Сережа… Я подумала… Подумала хорошо. И не только подумала, но и… почувствовала, если хочешь. В общем так: ты завтра никуда не едешь.
У Числова даже сигарета изо рта выпала, по счастью, он не успел ее прикурить:
— Как это?.. У меня завтра — похороны, и оттуда — сразу на аэродром… Я, знаешь ли, пока еще в армии служу…
— Вот именно что «пока», — живо парировала Анна Дмитриевна. — И этот вопрос решается без проблем, поверь мне. Никакого дезертирства, все будет законно и правильно, у меня достаточно возможностей в Москве.
— Не сомневаюсь, — прошептал Числов, но Анна его даже не услышала, продолжая развивать свою мысль:
— А похороны эти… Неужели без тебя там никак? Ты же, наверное, этого солдатика почти и не знал?
Вот тут она, конечно, погорячилась. Крупную ошибку тут сделала Аня… Капитан Числов поднял голову и четко и внятно ответил:
— Знал я его, может, и недостаточно близко, но он погиб в том бою, где могли убить и меня. Это — мой солдат, мой товарищ по оружию. Это солдат из моей роты. Мы не очень много могли для него сделать. Но хотя бы — по-человечески похоронить… Единственный человек из части, который может присутствовать, — это я. И как же мне…
— Ну погоди, погоди, Сережа, — зачастила Анна, поняв, что переборщила. — Ну, с похоронами этими… Наверное, я чего-то… Ну, сходи, конечно…
— Разрешаешь? — с нехорошей такой улыбочкой поинтересовался Числов, у которого нервно задергалась жилка на левом веке.
Анна, словно защищаясь, выставила вперед левую руку — учитывая то, что она была практически полностью раздетой — поза вышла даже эротичной.
— Сережа… вот только не надо этих «мэйлшовинистских» комплексов… Разрешаешь — не разрешаешь… Ты же сам говорил, что хочешь уволиться… Было дело? Было, и правильно, и любой нормальный человек тебя поймет: кому нужна эта война? И потом… Я верю в судьбу. И я верю, что наша встреча — это не просто так… Я чувствую это. Ты мне нужен, Сережа…
Числов с горечью усмехнулся:
— Нужен… А ты, Аня, ведь всегда привыкла получать то, что тебе надо?
— Перестань! — почти закричала она, раздражаясь оттого, что все идет не так, что он не так реагирует, что не получается приятного «сюрприза». — Это твои действительно комплексы какие-то!
— Самое главное, — сказал Сергей, — не спутать комплексы с убеждениями. С убеждениями бороться сложнее…
— С какими убеждениями?! — Анна вскочила на ноги и шагнула к Сергею: — Воевать непонятно за что — это убеждения? Калечиться и гибнуть за государство, которое на вас плюет, — это убеждения?
Сергей вдруг вспомнил свой разговор с полковником Примаковым накануне отправки в Моздок… То, что говорила сейчас Анна, было по духу очень близко тому, что тогда говорил Сергей… Вот интересно устроен русский человек — сам свою державу с русским собутыльником может хаять вдоль и поперек — а перед иностранцем будет ее же защищать. Вот так и офицеры — между собой и так и сяк раскостерят армию и государство, но не дай Бог какой-нибудь гражданский «шпак» вякнет такое… Так и с Анной получилось — не мог согласиться с ней Числов, и не только из-за природного упрямства и «мэйлшовинистских комплексов».
— Есть государство, а есть — Россия. И у нее других солдат нет.
— А при чем здесь Россия? — голос Ани зазвучал резко, почти визгливо. — Чеченцы, они хоть за свою родину там воюют, а вы за что?
— А-а, — сказал Числов и усмехнулся. — Они, значит, за родину… А мы — тоже за свою Родину. Потому что она иначе рассыплется. Сначала — Чечня, потом — остальные… Потом останется удельное Московское княжество. И не будет больше той Родины, которая была. А я не хочу, чтоб было так. А про всякую великорусскую несправедливость в Чечне почему-то говорят те, которые другой несправедливости не замечают — как, например, в Югославии, куда западники лезут, разваливают ее на глазах всего мира — и все по справедливости… Там все очень справедливо, только страна уже очень маленькая и не такая, как была… Хочешь, чтобы и с Россией так?!
— Да я просто жить хочу! — почти закричала Анна. — Просто нормально, по-человечески жить! Ты это понимаешь? Или тебе на войне совсем мозги поотшибало?!
Тут она осеклась, поняла, что перегнула палку. Только осеклась-то все равно поздно. На щеках Числова выступили красные пятна. Он кивнул и ответил очень спокойно. Слишком спокойно:
— Может, и поотшибало. А может, наоборот, вправило.
Сказал и пошел в ту комнату, где валялся пакет с его армейским барахлом. Оделся Сергей стремительно, и, когда вошла Анна (тоже уже не голая, а в дорогом темно-вишневом халате), он был уже полностью экипирован. Анна, увидев его в военной форме, дрогнула лицом. Но у нее-то характер тоже был — как говорится, дай Боже… Анна Дмитриевна полагала, что не на помойке себя нашла, а потому — виснуть на мужике и уговаривать его остаться? Тут ей надо было свой гонор переломить. Она и попробовала переломить — но уж как могла:
— Сережа… Сережа… Может быть, я что-то сказала не совсем… в правильной интонации… Но ты хоть понимаешь, что такое предложение, которое я тебе сделала, — оно может быть одно за всю твою жизнь?
(Эх… Ей бы просто зареветь да прощения попросить — чисто по-бабски… сказать, что жить не может без капитана Числова, а еще лучше — выдумать какую-нибудь историю, где жутко необходимы его помощь и защита, глядишь, он бы и повелся… А такие слова про уникальные предложения — они только еще раз его по самолюбию хлестнули.)
— Понимаю! — ответил после паузы Числов, внутренне холодея от необратимости своих слов и поступков. — Только я еще и то понимаю, что я — русский офицер, а не пудель, за которого можно платить и решать, как ему жить и что ему делать… И еще я, знаешь, что понимаю? Что ты, вот ты, — живешь в воюющей стране — и при этом говоришь мне, своему солдату, мол, то, что я делаю, — бессмысленно и глупо, ты же мне этим в спину бьёшь… Ты и такие, как ты… которые нормально жить хотят… А у меня там — салажата двадцатилетние — они тоже жить хотят — и не то чтобы «нормально», а просто — жить! Я для них — Родина, потому что со мной у них шансов выжить больше, чем без меня… Вот это я тоже понимаю. Понял наконец-то. Они меня ждут, а я тут… кофе с духами распиваю!
Он так это все говорил — с сердцем и чувством, что «пробил»-таки Анну Дмитриевну до печенок:
— Дурак! — закричала она. — Дурак и пень необструганный! Ну и катись!
Женская логика: Анна сорвалась именно тогда, когда почувствовала его внутреннюю правоту… Ее, конечно, тоже можно было понять — она-то хотела, как лучше… Она-то хотела этому расчудесному мужику
