безучастно скользили мимо, и он знал, что они просто растворяются в воздухе за его спиной. Потому что Город был пуст… Пуст навеки.
Город был каплей воды, песчинкой, пузырьком воздуха. В Городе томился только один житель — он, Влад…
Он перебирал в памяти воспоминания прежней жизни, стараясь создать хоть какую-то видимость разнообразия, но это совсем не помогало.
Невозможно постоянно жить одними воспоминаниями.
Жить? Он горько усмехнулся и сплюнул вниз, в неподвижную Воду. Это нельзя было назвать ни жизнью, ни существованием. Это называлось возмездием.
Или искуплением…
А если все-таки попробовать? А если вдруг все-таки получится — и удастся вырваться из этой камеры-одиночки? Пусть даже в небытие — до нового воплощения…
Он, перегнувшись через ограждение, смерил взглядом расстояние до серой глади Воды, судорожно вздохнул и одним резким движением бросил свое тело вниз, в метнувшуюся навстречу пустоту. Удар оказался неожиданно сильным, от него зазвенело в ушах. Он погрузился в теплую податливую субстанцию, широко открыл рот и сделал глубокий вдох, впуская эту субстанцию в свои легкие.
Вдруг — получится?..
В ушах продолжало звенеть, сквозь неплотно сомкнутые веки вдруг пробился откуда-то яркий свет…
Был звон, и был свет.
Влад открыл глаза и тут же зажмурился от солнца, безжалостно хлещущего в незадернутое шторой окно. Прикрываясь рукой и все еще плохо соображая, он свесился с дивана и дотянулся до стоящего на полу телефона. Рядом, в пепельнице, раздавленными белыми гусеницами застыли окурки. Болела голова.
— Алло! — хрипло сказал он, обшаривая взглядом комнату. Смятая футболка валялась на стуле, джинсы лежали у балконной двери и их штанины были вывернуты наизнанку — видно, перебрал вчера. Телевизор был включен и показывал какую-то утреннюю хренотину. Надо полагать, работал со вчерашнего вечера, хотя и без звука.
— Слава Богу, хоть до одного дозвонилась! — так же хрипло ответила трубка, но только женским голосом. — Вы че, блин, чуваки, после вчерашнего никак отойти не можете? Муху накручиваю — не отзывается.
Пузан, блин, тоже молчит, как рыба об лед. Бес — в чью-то задницу залез, трубку не берет. А кто девочке шампанского принесет? Мой вчерашний вскочил и смылся — к жене побежал. Только на тебя и надежда, слышь, пусик-Владусик!
— А, это ты, Людка? — откашлявшись, сказал Влад. — Чего трезвонишь-то с ранья? Чего надо-то?
— Ни хрена себе — с ранья! — возмутились в трубке. — Моргалы-то продери, Влад! Уже одиннадцать отгрохало. А до этих мудаков не дозвониться! Ты вчера тоже хорош был, Владусик, официанта заставлял вместе с тобой плясать. Под голубого косишь, да?
— Ну? — сказал Влад.
— Ну — хрен гну! — раздраженно отозвалась трубка. — Тащи шампусика — похмелиться хочется, сил нет. А я тебя за это поцелую. Взасос. Не скажу, куда, сам догадайся.
— Ага, — сказал Влад. — Ладно. Только сейчас соображу, что к чему…
Херня какая-то снилась…
— Солнышко ты мое! — хрипло проворковала трубка. — Ты уж побыстрее соображай, а то я тут кончусь, и не кончу… — Людка захихикала.
— Жди, — сказал Влад и выпустил трубку из пальцев.
Он сполз с дивана, поддернул трусы и босиком пошлепал на кухню.
Извлек из нагромождения посуды в раковине чашку, сполоснул, подставил под кран с холодной водой. Выпил большими глотками, взял с холодильника смятую пачку сигарет. Закурил, подошел к окну, морщась от головной боли.
За окном расстилался город, залитый щедрым майским солнцем. У солнца голова явно не болела, и оно трудилось исправно, хотя, скорее всего, плевать было солнцу на эту неустроенную землю и ее непутевых обитателей. Из окна Владовой кухни, с высоты седьмого этажа, были хорошо видны квадраты и прямоугольники близлежащих кварталов, серые полосы улиц с автомобилями, троллейбусами и пешеходами, заводские трубы, неказистый памятник-чучело на площади и золотая голова далекой колокольни собора, купающаяся в солнечном сиянии и отражающая этот горний блеск прямо в кухонное окно, словно стараясь осветить Влада с головы до ног и сквозь глаза пролить свет в его душу.
Влад прищурился — то ли от блеска золотого купола, то ли от сигаретного дыма, — опустил голову и обнаружил у себя на руке два кольца. Два одинаковых серебристых кольца с темным волнистым орнаментом по краям.
Что там говорила похмельная Людка? Погуляли вчера? И кто-то нацепил ему на пальцы эти безделушки? Хохмы ради…
А что еще она говорила? Что не может ни к кому дозвониться? Ни к Мухе, ни к Пузану, ни к Бесу… Никого нет дома.
Никого нет дома… Все они — в другом месте. Каждый — в своем отдельном месте.
Погуляли вчера… Вчера? Вчера, кажется, он тоже был в другом месте.
«Время здесь течет иначе, чем у вас; гораздо медленнее…»
Он бездумно швырнул окурок в раковину, постоял, похлопывая себя ладонью по голой груди, и, передвигаясь подобно сомнамбуле, вернулся в комнату. Машинально выключил телевизор. Машинально натянул джинсы.
Открыл балконную дверь, шагнул на балкон. Положил ладони на перила.
Подумал, что стоял в такой позе много раз, только впереди и внизу простирался не пыльный грязноватый город, а серая неподвижная поверхность Воды. Там, в каких-то нездешних краях, на Острове Уныния, где беспрестанно повторяется один и тот же почти бесконечный тягучий день…
Значит, отпустили?.. Значит, все-таки отпустили… Сжалились.
Помиловали. А как же их забота о соблюдении справедливости? И как же теперь жить дальше?..
Вот! Это — главное. Что делать дальше? Что будет с ним дальше?.. Не здесь, не в этой жизни, а в том новом воплощении, о котором они говорили. Если они говорили о новом воплощении, значит знали, что оно действительно когда-нибудь будет!
Что его ждет там?
«Иначе тебе будет хуже…»
В следующем воплощении.
Он до боли закусил губу. Он не хотел, чтобы ему было хуже.
Что делать? Назад, во что бы то ни стало попасть назад, на Остров, и продолжать отбывать наказание! Попросить их, чтобы они вернули его в Город… В конце-то концов, что такое вся его жизнь, что такое все окружающее? Тот же самый Остров Уныния, те же самые люди-тени, люди-призраки… И вся его жизнь — призрачна и безнадежна, и под пленкой внешнего благополучия, достигнутого за счет причиненного другим зла, — пустота и беспросветность. Для чего он живет? Зачем ему такая жизнь? Зачем вообще — жизнь?..
А еще он подумал, что был, наверное, изрядной сволочью в прошлое свое пребывание на земле, если в этом воплощении судьба свела его с Блюстителями Справедливости.
Или хоть немного побыть здесь, развеяться?..
Нет — назад! Немедленно назад! Иначе он пропадет навсегда, на веки вечные…
Он скрипнул зубами и прошептал, обращаясь к безбрежной пустоте, в которой стоял, вцепившись руками в балконные перила:
— Верните меня на Остров. Слышите? Верните меня, Блюстители Справедливости! Верните меня…
