девушку, которой помог выполнить норму — девушка сидела очень прямо, смотрела поверх голов, и глаза ее были полны слез.
— Не дрейфь, товарищи! — раскатился над столом призывный голос Петровича. — Кому суждено быть повешенным, тот не утонет. Делай, как я!
Петрович запустил в тарелку пятерню, вырвал кусок «холодца» и отважно отправил в рот. Все затаили дыхание. Петрович прожевал, закатил глаза, анализируя свои ощущения, вытер усы и потянулся за следующим куском. Бросил его вслед за первым и изрек, оттопырив большой палец:
— «Сникерс»: съел — и порядок! Райское наслаждение!
— Заглотал — и в рай без пересадки, — мрачно заметил бритоголовый сосед Белецкого, однако, поколебавшись, последовал примеру Петровича.
«Скотина — она и есть скотина, — удрученно думал Виктор, погружая пальцы в липкую массу. — Скотине вилок не положено, сожрет и так…»
«Холодец» оказался на удивление приятным в употреблении, этаким «Вискасом» для любимой киски. Он напоминал по вкусу лимон, только не был таким кислым, он освежал, пощипывая язык наподобие фанты, он таял во рту, почти мгновенно утоляя голод и жажду. Тарелки быстро опустели, и кто-то вытирал руки о штаны, кто-то стеснительно облизывал пальцы, а кто-то (среди них и светловолосая девушка, отметил Виктор) держал руки перед собой в слабой надежде очистить их каким-нибудь другим способом. Белецкий, мысленно плюнул на все, тщательно обсосал пальцы и подул на них для скорейшей просушки. Не графья, чай…
— Козлы! — вскричал у входа неугомонный Жека. — Да я лучше с голодухи подохну, чем буду вкалывать на козлов недоделанных!
— А им бы чего-то оставить! — спохватился бритоголовый, сокрушенно глядя на свою вылизанную тарелку.
— Во-первых, все равно передать не сможем, — успокоил его супруг Маши, — а во-вторых, им полезно: поголодают до завтра и поймут, что отлынивать не надо. Что они, лучше других?
— Ой, смотрите! — воскликнула Маша, вытаращившись на свою тарелку.
Тарелка подернулась дымкой и исчезла. Как и все остальные.
— Т-телепортация, — заикаясь, стеснительно сказал паренек в очках, сосед Белецкого справа. — Как в ф-фантастических произведениях.
«Если бы это было в фантастическом произведении! — Виктор вздохнул. — Увы… Только одна и надежда на то, что надышался чем-нибудь на балконе, дряни какой-нибудь от соседей, и теперь галики меня замучили». Он еще раз вздохнул, потому что на галлюцинации уповать не приходилось; скорее уж, чьи-то галлюцинации стали реальностью…
Подкрепившись, народ оживился и повеселел, и отправился занимать «стойла», а также обследовать кубовидную постройку у дальней стены. В постройке обнаружились раздельные туалеты и душевые комнаты, правда, без мыла и мочалок, но с непрерывно льющейся с потолка теплой водой.
— Соображают, сволочи! — почти восхищенно говорили размякшие под душем голые мужчины. — Если бы еще полотенцами обеспечили…
— Ага, и пивком!
— И бабу посисястей!
— Баб хватает, бери да пори.
Белецкий, блаженствуя, подставлял лицо под теплые струи, слушал шуточки распалившихся мужиков и чувствовал, как, оттаивая, сползает с сердца тяжелый ледяной ком. Судя по последним событиям, звездные захватчики не были лишены гуманности и уж, скорее всего, не ставили своей целью уничтожение пленников.
А когда при выходе из душевой он вместе с другими попал в зону сильного потока горячего, но не обжигающего воздуха, обсушившего кожу и волосы не хуже полотенца, то окончательно уверовал, что ситуация сложилась не самая плохая. Пусть даже о них заботились только как о «рабсиле», но все-таки заботились…
Финальным аккордом, почти примирившим его с действительностью (конечно, примирившим только на сегодня, когда ужасно хотелось спать), стала маленькая узкая комнатка, в которой едва умещался топчан. Тем не менее, это было отдельное помещение, в котором можно было уединиться, отгородиться от всех и отдохнуть.
Он, не раздеваясь, повалился на мягкий топчан, от которого, как показалось ему, едва уловимо приятно пахло сеном, перевернулся на спину, вытянулся и подложил руки под голову. Он собирался просто немного полежать, а потом пойти к Петровичу и обсудить ситуацию, и наметить варианты дальнейших действий… но Петровича нужно было еще найти за многочисленными дверями… Петрович мог уже спать… И можно было поприсматриваться еще и завтра… И вообще, куда спешить? Утро вечера мудренее…
Мысли спутались, размазались, исчезла…
6
Виктора разбудил истошный женский вопль. Вскочив с топчана, он не сразу сообразил, где находится и чуть не наткнулся на стенку. Потом врубился в реальность и осторожно приоткрыл дверь. Неужели обнадеживающие предположения не подтвердились и противник начал расправу с беззащитными пленниками?
Из дверей по соседству выглядывали встревоженные заспанные лица. На столе вновь стояли тарелки с «холодцом», в широком полуовале входа серело такое же, как и вчера, беспросветное небо, а возле входа, прижав к щекам ладони, стояла женщина-приемщица обуви из мастерской быткомбината, что недавно построили неподалеку от дома Белецкого. Она уже не кричала, а молча смотрела на что-то, показавшееся Белецкому памятником. Снаружи в ангар неуверенно, но беспрепятственно вошли, озираясь, возглавляемые Толиком участники вчерашней акции неповиновения. Вошли — и тоже остановились перед «памятником».
Только пройдя вместе с покинувшими свои каморки людьми половину расстояния до входа, Виктор понял, наконец, ЧТО это был за памятник. В прозрачном цилиндре, словно вырубленном изо льда, застыл смуглолицый атлет Жека. «Заспиртованный», — невольно содрогнувшись, подумал Белецкий. И в мозгу заколотились всплывшие в памяти какие-то не то из книги, не то из фильма зловещие слова: «Для острастки… Для острастки… Для острастки…»
Жека висел в глубине цилиндра наподобие несчастной лягушки в посудине с формалином или змея в бутылке с отвратительной корейской водкой. Он совсем не казался мертвым; широко открытые глаза страдальчески смотрели на подошедших людей, а оскаленные зубы придавали застывшему лицу какое-то болезненное выражение. Выбившийся из шаровар белый свитер был испачкан землей.
— Наглядная агитация на предмет полезности послушания и пагубности действия противоположного, — удрученно прокомментировал высокий сутулый мужчина в очках.
Толик толкнул цилиндр плечом, но цилиндр даже не покачнулся, словно врос в пол.
«Для острастки… Для острастки…»
Потрясенные увиденным люди брели в туалет и душевую, пытались сесть за стол, но его окружал невидимый барьер. Петрович был не так энергичен, как накануне, усы его уныло обвисли, тем не менее он отдал распоряжение о проверке всех каморок, дабы никто не поддался искушению не выйти на работу
— и, возможно, разделить участь Жеки.
Дважды прокатился под сводами короткий низкий звук, напоминающий гудок — и паренек, прислонившийся к невидимой преграде у стола, чуть не упал на тарелки.
— Это называется «кушать подано», — язвительно сказал все тот же мужчина в очках. — Через недельку у нас выработается условный рефлекс, как у павловских собачек.
Люди рассаживались за столом, придвигали тарелки. «Саботажники» тоже сели, опасливо поглядывая по сторонам, однако никаких карательных акций не последовало: видимо, здешние хозяева решили, что принятых мер достаточно, непокорные осознали свою ошибку и сделали правильные выводы.
