Витальке. А пока их не было, я воевал с крапивой. Это были гвардейцы кардинала Ришелье. Мы дрались честно, на равных: у меня была новенькая деревянная шпага, у “гвардейцев” – ядовитые жала и кусачие листья, похожие на зеленые ладони. Руки и ноги у меня были красными от жгучих укусов, а клинок зелен от вражеской “крови”.
Сквозь плотный строй врагов я прорубился к кардинальскому капитану – самому высокому кусту с седой от старости верхушкой.
– Эй, вояка! Шагай сюда! – услышал я.
В калитке стояли Клим и Галка.
– Чего надо?
– Нам ничего, – ехидно сказал Клим. – А вот завучу надо чего-то. Велела тебя доставить живого или мертвого. И сию минуту.
Видно было, что он не врет.
От ожидания неприятностей мне стало грустно и тревожно. Конечно, я не подал вида. Воткнул клинок в землю и храбро зашагал к калитке. Даже заметил вскользь, что уроки кончились и завуч могла бы человека не беспокоить, когда он занят своими делами.
Галка посмотрела на меня сочувственно. А Клим хмыкнул:
– Ничего. Подождет твой сенокос.
Он посадил Галку на раму, мне велел сесть на багажник, и мы покатили к школе.
Чем ближе мы подъезжали, тем сильнее я нервничал.
– Сиди, не брыкайся, – сказал Клим. – Что она, съест тебя, что ли?
Съест не съест, а хорошего я тоже не ждал. Но не убегать же, в самом деле.
Клим и Галка доставили меня в школьный вестибюль. Клим сказал:
– Ну, шагай. Знаешь небось, где ее кабинет.
Разумеется, я знал. Приходилось бывать. Не по своей воле, конечно.
На лестнице я почувствовал себя неуютно. И не только потому, что боялся неприятностей. В школу я всегда приходил в форме – упакованный в серое сукно от шеи до ботинок, а сейчас меня “взяли” прямо на улице, будто перенесли сюда на машине времени из каникул. Растрепанный, исцарапанный, в шелушащихся пятнах загара, я совершенно не подходил школе – ее строгим стенам, плакатам, портретам Гоголя и Пушкина и большим “Правилам для учащихся” в такой же, как у портретов, раме. О ненавистной жесткой гимнастерке и кусачих штанах до пят я сейчас вспоминал, как о надежной броне. Будто эта броня могла защитить меня от колючих глаз Веры Северьяновны, от ее гнева и вообще от всяких бед.
Увы, от всей формы на мне был только черный лаковый ремень с латунной пряжкой, а за ремнем легкомысленно торчал деревянный кинжал. Разве такой кинжал – защита от бед? И я чувствовал себя так, будто меня в летней моей одежонке выставили в нетопленые зимние сени.
С нехорошим холодком в животе я постучал в дверь кабинета. Голос Веры Северьяновны сказал “войдите”, и я – что делать! – вошел. Пробормотал:
– Здрасте…
Вера Северьяновна сидела за громадным своим столом. Она отражалась в настольном стекле, как айсберг в квадратной полынье. Сбоку у стола сидел незнакомый мужчина – в очках и с бородкой. Он смотрел на меня нормально, по-доброму. А Вера Северьяновна – как на виноватого.
– Подойди, – сказала Вера Северьяновна.
Я дошел до середины комнаты, а дальше как-то не получилось.
– Ну вот. Этот самый, – сказала Вера Северьяновна мужчине и снова стала смотреть на меня. Словно хотела сказать: “Полюбуйтесь, что за красавец”.
Я почувствовал себя совсем незащищенным.
Незаметно передвинул на животе рукоятку кинжала, чтобы закрыть дырку на футболке, спрятал под мышки перемазанные землей ладони, но спрятать ободранные и зеленые от травяного сока локти было некуда. Еще мне хотелось втянуть в себя, как шасси, пыльные изжаленные ноги, но это тоже было невозможно. Я только беспомощно переступал кедами.
– Встань как следует. Перестань танцевать и опусти руки, – потребовала Вера Северьяновна.
Я вздохнул и встал как следует.
– Вот что, Лапников, – сказала Вера Северьяновна. – О твоем поведении мы побеседуем позже. А пока расскажи, как вы это устраиваете. Все эти ваши полеты.
Я слегка пожал плечами. Что я мог рассказать?
– Просто летаем…
Вера Северьяновна рассердилась:
– Не дергай плечами! И отвечай, когда спрашивают. Василий Матвеевич специально пришел из института, чтобы разобраться в ваших фокусах. И будь уверен, разберется. Василий Матвеевич – кандидат физических наук.
“Физик, – подумал я. – Теперь будет допытываться, как мы убираем силу тяготения и все такое…”
– Ты долго будешь молчать? – сурово спросила Вера Северьяновна.
Физик посмотрел на меня, на нее и вдруг сказал:
– Можно мы побеседуем с глазу на глаз?
Завуч обиделась и возмутилась. Я сразу это понял, потому что она покраснела и стала дергать шаль на груди. Но сердитых слов она физику не сказала – это ведь не со мной разговаривать. Она даже улыбнулась:
– Хотите поговорить по-мужски? Ну что ж…
И она вышла из кабинета.
– Иди-ка сюда, Олежка, – тихо сказал Василий Матвеевич. И я вдруг увидел, что он очень похож на дядю Севу. Он поставил меня между колен, потрогал кончиками пальцев рукоятку кинжала, увидел дырку на майке, чуть-чуть усмехнулся и поднял глаза.
– Ты расскажи по порядку, как и что. И ничего не бойся.
Я рассказал. Как нашли ковер, как летали. Только про историю с колокольней не стал говорить: это для науки не важно.
Физик не перебивал. А когда я кончил, он спросил:
– Значит, вы никак не командуете? Никаких слов ковру не говорите? Захотели – и полетели?
Я кивнул.
Физик почему-то улыбнулся. И задал странный вопрос:
– А ковер-то новый?
– Нет. На вид совсем старый… Но еще крепкий.
Физик вдруг засмеялся, крепко сжал мои локти, а потом взъерошил мне волосы. А мне было совсем невесело.
– Вы теперь заберете ковер? – прошептал я и понял, что могу разреветься.
Все еще смеясь, он покачал головой:
– Не бойся.
Я поверил и перестал бояться.
Появилась Вера Северьяновна.
– Ну, товарищи мужчины? Я уже могу присутствовать?
Физик вежливо сказал, что присутствовать она может: мы уже все выяснили.
– Вот как! – удивилась завуч. – Так быстро?
– Да. Видите ли, Вера Северьяновна, физика не занимается такими проблемами.
– Да? Странно… А какая же наука занимается?
Физик улыбнулся и развел руками.
– Боюсь, что никакая. Может быть, поэзия? Но это, по-моему, не наука… Что касается науки, то она такие явления не берется объяснять. Это с одной стороны. А с другой стороны, здесь особой загадки и нет. В детстве многие летают. Кто на коврах-самолетах, кто просто так…
– И… что же теперь будет? – слегка испуганно спросила Вера Северьяновна. А потом посмотрела на меня так, что я опять ушел на середину кабинета.
