Я сочувственно посмотрел на него и вздохнул.
Если бы мы знали тогда…
Но мы ничего еще не знали, нас волновало сражение.
– Убирай стену, тогда опущу пушки, – предложил я.
– Фигушки-фиг! – изящно ответил фельдмаршал Городецкий и стремительно перестроил войска в длинные колонны с большими интервалами. Потери его сразу уменьшились. Потом он открыл крепостные ворота и вывел в атаку кирасир в панцирях из фольги.
Чтобы уберечь от разгрома левый фланг, я спешно кинулся строить редут из костяшек домино…
Вот так мы и воевали.
Пол в мезонине сколочен был из могучих плах какого-то нездешнего дерева. От времени мягкая древесина источилась и выветрилась, и сверху осталось лишь переплетение твердых жил. Ползать на четвереньках по ним было больно. Однако в боевом азарте мы не думали о себе. Меняя позиции, кидаясь от пехоты к пушкам, от фланга к флангу, мы всеми суставами грохались об пол – так, что внизу у тети Вали звенел в буфете старинный хрусталь, а на наших локтях и коленках глубоко отпечатывались красные древесные узоры.
Эти отпечатки и ссадины мы считали боевыми ранениями и даже гордились ими. А тетя Валя, разглядывая нас после очередного сражения, покачивала головой и жалостливо щурилась. Женщины всегда жалеют тех, кто пострадал в боях. Кроме того, я думаю, тетя Валя жалела свои хрупкие рюмки и графинчики. И однажды она сказала:
– Уважаемые полководцы! Я хочу спасти вас от увечий, а дом от разрушения.
Мы переглянулись. Неужели мы довели бедную тетю Валю до такого отчаяния, что она решила нас выселить с вышки?
– В чулане у меня есть ковер, – сообщила тетя Валя. – Конечно, не очень новый, но… Если выбить из него пыль, почистить, можно постелить у вас наверху. Тогда будет гораздо меньше грохота и синяков.
Ковер? Ура! На ковре можно устраивать соревнования по классической борьбе (и по неклассической тоже). Можно просто лежать рядышком друг с другом и болтать про все на свете. Можно вытащить ковер на крышу и загорать там, не боясь расцарапать пузо о кровельные листы. Можно сделать из него чум или кибитку и жить, будто кочевники!
Это взрослые думают, что ковры нужны только, чтобы вешать на стенку или класть на пол. А мы-то знали настоящую цену вещам!
Ковер, свернутый в большую трубу, стоял в самом углу чулана. Мы, конечно, бывали здесь не раз, но не обращали на него внимания: он был полузадавлен всякой рухлядью. Пока мы добрались до ковра, я успел поцарапаться о сломанную птичью клетку, а Витальке на голову упал дырявый шелковый абажур.
“Труба” выглядела внушительно. Я похлопал по плетеной изнанке ковровой материи. Она была жесткая и шероховатая.
– Тяжеленный, наверно, – вздохнул я.
– Это точно. Свалится – придавит, как мышат, – “утешил” Виталька. – Ну, взялись…
Ковер оказался поразительно легким.
– Как из пенопласта! – изумленно сказал Виталька.
Мы без труда выволокли ковер в коридор. Потом взвалили на плечи и торжественно понесли на двор. Виталька шагал впереди, и рыжий шелковый абажур качался на его голове, будто колокол.
– Выбейте пыль как следует, – сказала вслед тетя Валя.
Мы развернули ковер на траве. Он был небольшой: длиной метра три, а шириной около двух. Грязно-серый. Пахло от него кладовкой, плесенью и старыми мешками.
– Жуть, – сказал Виталька и выдернул у забора могучий стебель прошлогоднего репейника. А я отыскал у крыльца палку от швабры.
Мы врезали по ковру с двух сторон, и пыль поднялась, словно дым над вулканом. Ковер пружинил и подпрыгивал, как живой. Мы чихали, хохотали, а тетя Валя с крыльца уговаривала нас пылить не так сильно, иначе соседи вызовут пожарную машину.
Наконец мы выдохлись. Прочихались. Ветерок унес пыльное облако. И тогда мы разглядели узор на ковре. Ну, узор как узор. Ничего особенного. Какие-то зубчатые треугольники по краям и угловатые загогулины, а в середине – два больших квадрата, положенных друг на друга так, что получилась восьмиугольная звезда. А в этой звезде была другая, похожая на шестерню. Ковер после чистки остался серым, а рисунок был красновато-коричневый, выцветший и расплывчатый. Чуланный запах мы выбили из ковра не до конца. А ворс, там, где он не вытерся от старости, стал после наших ударов ершистым и колючим на вид.
Не все ли равно! Мы так устали! Мы посмотрели друг на друга и разом бухнулись на ковер.
Я падал, зажмурившись. Поэтому первое ощущение было особенно удивительным. Казалось, я упал не на старый ковер. На что-то другое – мягкое, шелковистое, теплое. Живое.
Я изумленно открыл глаза и сел. Мои ладони скользили по ковровой щетине, которая выглядела жесткой и кусачей. А казалось, что я глажу ласкового зверя с короткой, но пушистой шерстью. Виталька сидел на корточках и обалдело смотрел на меня.
Я ему ничего не сказал. Я лег ничком и прижался к теплому ковру голыми руками, ногами, щекой. Я купался в этой ласковости. И вдруг почувствовал, что от ковра пахнет не только плесенью и мышами. Пробивался запах чего-то незнакомого, южного, загадочного. Словно кто-то втер в ковровую ткань семена заморских трав.
Вздохнул я и открыл глаза. И увидел, что Виталька лежит, как и я. Носом ко мне.
– Вот это да, – сказал он, улыбаясь и не отрывая щеки от ковра.
Я промолчал, потому что в самом деле “вот это да”.
– Наверно, его тети Валин дед из какой-нибудь Персии привез, – проговорил Виталька. – Тетя Валя говорила, что дед много путешествовал, когда молодой был.
– Наверно, его делали старые мастера, а теперь этот секрет утерян, – сказал я.
– Наверно… – сказал Виталька.
Мы медленно перевернулись на спину.
– А тетя Валя? – спросил я. – Разве она не знала, что он… такой?.. В чулан запихнула.
– Может, знала, да забыла, – откликнулся Виталька. – Она же… ну, в общем, немолодая уже. Пожилые люди про многое забывают.
– Память у нее хорошая, – заступился я.
– Ну, хорошая… А может, она и не понимала, какой это ковер. Она ведь на нем не валялась, как мы.
– Почему? – удивился я.
Виталька хмыкнул:
– А ты видел ее фотокарточку, когда она девчонкой была? Платье чуть не до пяток, кружева всякие, бант на спине, ботинки высоченные с пуговицами. Попробуй поваляйся.
Я пожалел тетю Валю, которая лишена была такого удовольствия, сладко вытянулся на ковре и опять погладил его.
– Как живой, да? А мы его, бедного, палками…
– Ничего, – утешил Виталька. – Зато чистый стал… А мы с тобой – наоборот.
Он согнул потемневшую от пыли руку и подул на нее. А я увидел на его локте красную капельку.
– Смотри, поцарапался, – сказал я.
Виталька улыбнулся и тронул каплю мизинцем. Она разломилась пополам, выпустила прозрачные крылышки и улетела в густую траву.
– Божья коровка, улети на небо… – запоздало сказал Виталька.
– А по правде они могут на небо улететь? Высоко, как самолеты? – спросил я.
– Не-а, – сказал Виталька. – Им зачем? Они же травяные жители.
