— А ты думаешь, теперь его не тронут? — спросила Наташа. — Нелюшка увидит, что дневник пропал, еще больше разозлится. Такого отцу наговорит, что хуже будет.
— Не дневник, а дневники… И не наговорит она, — сказал Серёжа. — Я пока не могу понять, отчего это, но думаю, что не наговорит…
— А как тебе завтра влетит, понимаешь? — спросила Наташа.
— Ну… влетит. По крайней мере никто меня пальцем не тронет. Не то что Стаську.
8
На следующий день Серёжа пришёл в школу пораньше. У дверей учительской он дождался Татьяну Михайловну. Она сразу обеспокоилась:
— Ты меня ждешь, Серёжа? Что случилось?
— Я хочу вас попросить… Передайте, пожалуйста, вот эти дневники Нелли Ивановне, учительнице второго 'А'.
— Так… Значит, это ты?
— Я.
— Зачем ты это сделал?
Серёжа вздохнул и приготовился рассказывать.
Мимо них в учительскую прошагала завуч второй смены Елизавета Максимовна. Из — за двери донесся ее трубный голос:
— Татьяна Михайловна! Можно вас на пять минут?
Татьяна Михайловна досадливо оглянулась на дверь.
— Ты меня подожди, — попросила она. — Или нет, иди в класс. А на перемене все мне расскажешь. Хорошо?
Серёжа кивнул.
Но дожидаться перемены не пришлось.
Едва начался урок и Серёжа поднял руку, чтобы его вызвали, как в дверь заглянула тетя Лида.
— Кто тут Каховский? Ну вот, ты и есть… К директору.
— Иди, — с сожалением сказал Сергей Андреевич. — А я тебя спросить хотел. А то ведь троечка будет за четверть.
Как будто Серёжа сам напросился к директору.
Кузнечик рванулся было за Серёжей.
— А ты куда? — возмутился Сергей Андреевич.
— Я тоже должен…
— Если должен, позовут. Сиди.
Директор был новый, работал в этой школе первый год. Серёжа его не знал и никогда с ним не разговаривал, если не считать случая с Димкой. Директор преподавал у старшеклассников математику, и те прозвали его 'А' в кубе'. Имелась в виду буква 'А' в третьей степени. Потому что имя, отчество и фамилия начинались у директора с буквы 'А': Анатолий Афанасьевич Артемьев.
Что он за человек? Однажды Серёжа слышал, как десятиклассники говорили: «Во мужик! Все объясняет, как семечки щелкает!» Он — то объясняет. А ему самому что — нибудь можно будет объяснить?
Серёжа постучал в дверь директорского кабинета, услышал «войдите» и вошел.
Ну конечно! Желтый тюрбан Нелли Ивановны возвышался у директорского стола.
Татьяна Михайловна тоже была здесь.
«Сейчас начнется», — подумал Серёжа и почувствовал противную пустоту под сердцем.
Началось.
— Вот он! — произнесла Нелли Ивановна. Голос ее был твердо деревянный, как стук каблучков. — Полюбуйтесь, Анатолий Афанасьевич. Это и есть Каховский.
Директор несколько секунд смотрел на него молча. Он вертел в пальцах неочиненный карандаш и постукивал им по настольному стеклу. То одним концом, то другим.
Наконец сказал:
— Полюбовался. Проходи, Каховский, садись.
Он кивнул на свободный стул.
— Спасибо.
У Нелли Ивановны удивленно шевельнулись брови.
Татьяна Михайловна сидела подальше, у стены. Из — за плеча Нелли Ивановны она смотрела на Серёжу, как на маленького мальчика, разбившего банку с вареньем.
— Объясни нам, зачем ты устроил этот загадочный трюк с дневниками? — ровным голосом потребовал директор и положил карандаш.
— Из — за Грачёва, — сказал Серёжа.
— Вот — вот! Я так и знала! — взвилась Нелли Ивановна. — Он уже не первый раз выделывает такие фокусы из — за этого хулигана!
— А какой? — поинтересовался директор.
«Третий, — подумал Серёжа. — Первый раз — это с Мадам Жирафой. Второй — когда одноклассники лупили его у буфета, а мы с Наташкой их разогнали. Но про второй она не знает».
— В сентябре был такой возмутительный факт! — гневно продолжала Нелли Ивановна. — Я отправила этого Грачёва к вам, а он… — она ткнула острым ногтем в Серёжу, — он со своими дружками силой отбил его у дежурной…
Серёжа слегка разозлился и перестал бояться.
— Не силой, — возразил он. — Можно, Анатолий Афанасьевич, мне сказать?
— Ну?
— Это дежурная сама силой тащила Грачёва, а он так ревел, что все сбежались. Он от рева даже заикаться начал. Мы его потом к врачу отвели… Татьяна Михайловна, помните, я тогда еще опоздал?
— Да, действительно. — Татьяна Михайловна кивнула. — Я помню. Вообще — то Каховский никогда не опаздывает.
«Один — ноль» — подумал Серёжа. И стал ждать. В споре главное — не спешить. Пусть другой человек скажет все до конца. А потом надо отвечать — коротко и четко. Как защита клинком. Когда защита, а когда и контратака. А если возмущаться, перебивать, скажут, что грубишь, вот и все. И тогда, хоть лопни, не докажешь ничего.
Директор снял очки и так же, как карандашом, стал постукивать по столу.
— А скажите, Нелли Ивановна, — спросил он, — зачем вы этого… Грачёва… направили ко мне с дежурной?
Глаза у Нелли Ивановны сделались круглыми и несчастными. Она поднесла к груди сжатые кулачки.
— Да потому что сил моих нет! Я с ним воюю второй год! Это не ученик! Это… какое — то чудовище! Он делает все, что вздумается! А тут находятся дружки, которые его покрывают.
— Какой он мне дружок, — снисходительно сказал Серёжа. — Он еще маленький.
— А ты помолчи! — отрезала она. — Будешь говорить, когда тебя спросят.
Возражать было нельзя. А промолчать — значит показать, что виноват. Серёжа секунду подумал и покладисто сказал:
— Хорошо.
Директор и Татьяна Михайловна переглянулись.
— Вернемся к нашему главному вопросу, — предложил Анатолий Афанасьевич. — Ты, Каховский, утверждаешь, что убрал дневники ради Грачёва? Зачем? Спасал его, так сказать, от позора и бесчестья?
— От битья, — сказал Серёжа, и все внутри у него натянулось. — Его отец излупил бы за эту
