- Да, я рыцарь. В блестящих, как самовар, латах и с петушиными перьями на шлеме. Разве не видно?
- Ну… если чуть-чуть напрячь воображение… А ты, Настя, выходит, прекрасная дама?
- Со шлейфом… - Она пальчиками взяла коротенький подол и присела в придворном поклоне.
- Дюжина пажей в бархатных беретах волокут шлейф за дамой, чтобы он не нацеплял репьев, - сообщил я. - А бродячий щенок пытается ухватить его зубами. Он не знает этикета…
- Великолепная картина! Прямо Вальтер Скотт… Но у меня, когда я смотрела на вас, появилось другое сравнение. Знаете, на кого вы похожи?
- На Тома Сойера и Бекки Тэчер, - догадливо сказала Настя.
- М-м… возможно. Но я подумала про Герду и Кея из 'Снежной королевы'.
- Это значит, мне придется сидеть в ледяном дворце? - Я по-настоящему передернул плечами. - С ума сойти!
- Я же тебя спасу! - храбро пообещала Настя.
- Но до этого я схвачу кучу всяких ОРЗ!
- Я быстро спасу…
- Тогда ладно… - Я шел, изгибаясь от тяжести книжного груза. Авоська царапала мне ногу кусачими узелками. - Дора Петровна, это у вас пособия по литературе?
- По литературе, по русскому языку. И даже по немецкому… Саша, ты очень жалеешь, что попал в наш немецкий класс?
- Теперь уже ничуть, - сказал я честно.
Потому что думал о Насте. Правда, и о Вальдштейне я думал, причем все время, но эти мысли были на втором плане. Опасение скребло мне душу, но не сильно.
Вальдштейн, конечно, тоже не забыл вчерашнее. На первом уроке он то и дело поглядывал на меня. Быстро и словно из-за кустов. И так сумрачно, что Настя сказала:
- Почему это Вячик глядит на тебя, как кобра?
- Кто глядит?
- Вальдштейн. Вячик…
- Что за имя!
- Вячеслав.
- Вячеслав - это Славка.
- У кого как. Он - Вячик. Вячик-калачик, так его в первом классе дразнили. Да и потом…
Бедный Вячик, бедный Вячик,
Почему не ешь калачик?
Тише, Вяченька, не плачь,
Дам тебе большой калач…
Я поморщился - повеяло чем-то знакомым. Но я сказал хмуро:
- Глиста он негодная, а не калачик.
- А что случилось-то?
Я не удержался и шепотом рассказал. И добавил:
- Тоже мне, мафиози недорезанный…
- Дурачок он, а не мафиози, - грустно отозвалась Настя. - Никаких дружков у него нет. Ни уголовных, ни вообще… Просто хотел новичку свою силу показать, потому что в классе самый затюканный. Мальчишки раньше знаешь как его доводили…
'Знаю', - чуть не сказал я. И сделалось гадко на душе.
- …Пока Дора Петровна их совесть не расшевелила. Она это умеет…
- Я не хотел ему нос разбивать. Он сам им о сосну треснулся. Я просто его по уху стукнул. Если честно говорить, то с перепугу…
- Ну, ничего. Может, дома не заметили, что нос распухший…
- А если заметили?
- Тогда хуже. Его в такой строгости держат. Как двойка или запись в дневнике, он боится домой идти… Да ты не переживай. Он же сам виноват.
'Я и не переживаю', - сказал я себе. И стал смотреть в другую от Вячика Вальдштейна сторону. В открытое окно. Там были тонкие сосны и безоблачное небо. И летнее тепло. Только тепло это сегодня пахло горьковатым дымом: за городом от сухости и жара начал гореть торф. От такого запаха слегка першило в горле.
Но все-таки я чувствовал радость. Нет, значит, за спиной Вальдштейна зловещих рэкетиров. И все будет хорошо.
Но дальше не было ничего хорошего.
На второй урок, на литературу, вместе с Дорой Перовной пришла завуч Клавдия Борисовна.
- Садитесь. Только без шума… А новичок пусть встанет снова… Где ты, Ивoлгин?
'Ну, началось', - понял я с упавшим сердцем. Но встал спокойно.
- Вот я. Только не Ивoлгин, а Иволгин.
- Хорошо. Не вижу разницы.
- А я вижу. Моя фамилия от слова 'иволга'. Есть такая лесная птица.
И завуч почуяла, что я готов к бою.
- Я уже поняла, что ты за птица… Скажи, почему ты в субботу, после физкультуры, избил своего одноклассника? Его мама говорит, он пришел домой весь в крови!
'Ага, значит, не физрук накапал, а мама заступилась. Это понятно. Небось, нагородил дома жуткую историю: иду, никого не трогаю, а тут новичок ка-ак налетит!.. Чего не сочинишь, если могут взгреть…'
- Я жду, Ивoлгин… Иволгин!
А Дора Петровна молчала. И, по-моему, жалела меня. Видимо, она узнала про все только сейчас.
Настя вдруг сказала с места:
- Клавдия Борисовна, Вячик же сам виноват!
И, конечно, услышала в ответ, что Пшеницыну никто не спрашивает.
- А спрашиваю я… Иволгина. Кто дал ему право разводить здесь дедовщину? У нас не казарма, а школа!
'А в казарме, значит, можно?' - подумал я. И ответил, что вовсе не избивал Вальдштейна.
- Только дал один раз, а он носом о дерево… Вальдштейн, скажи! - Я оглянулся на него.
Вячик сидел так, что видно было только темя с белобрысыми прядками. И уши по сторонам. И показалось, что с лица на парту шмякнулась капля.
- Я пока спрашиваю не Вальдштейна, а тебя. Допустим, 'один раз'. А за что?
- Пусть он сам объясняет… - Я оглянулся опять.
Ничего Вячик не объяснит, потому что придется тогда признаваться в своей 'шутке'. И про это узнают дома. И, наверно, достанется ему так же, как весной Лыкунчику.
И я ничего не объясню. Да, я не храбрец, но и не полная же сволочь. Одно дело - рассказать шепотом Насте, другое - нажаловаться учителям. Конечно, наплевать мне на Вальдштейна, который к тому же сам нарвался на неприятности, но все-таки… А кроме того, я же и останусь в дураках: поверил такому безобидному болтуну! Как тут на меня будут смотреть!
А пока вроде бы смотрели с сочувствием. Даже те, чьих имен я еще не знал. И Дора Петровна тоже. Она предложила:
- Клавдия Борисовна, давайте считать, что это была глупая мальчишечья стычка. Пусть извинятся друг перед другом…
- Нет, уважаемая Дора Петровна, - мягко сказала завуч. - Извините, что я с вами не согласилась, но мне кажется, дело серьезное. Вы же видите, как бесчеловечные нравы проникают в детскую среду… Вы смотрели вчера 'Криминальные новости'? Про банду малолетних. На их счету масса грабежей и два убийства! Главарю всего пятнадцать лет, а младшему - вы не поверите - восемь. Ясно, куда мы катимся?
