вчетверо бумажку. — Вот копия приказа, смотри. Сам понимаешь, старых друзей встретил, как не выпить. Тем более что — день такой траурный.
И с этими словами Белов снова извлек из своего кармана бутылку — на этот раз уже полупустую — и протянул лейтенанту.
— Помянешь Генерального Секретаря, лейтенант?
— Да я на службе, — как-то нерешительно сказал тот.
— Возьми с собой, — сказал Белов, — как служба закончится — выпьешь, как все советские люди, за упокой души Леонида Ильича.
Когда шаги ментов стихли, Альперович шепотом сказал:
— Я всегда подозревал, что демократическое общество в России может быть построено только на взятках и кумовстве.
— Надо было еще водки взять, — сказал Белов, пряча в карман бумажку.
«Это же и есть третий лепесток», — вдруг пробило Женю. Она до сих пор не могла поверить, что все обошлось.
— А Брежнев в самом деле говорил… — начал Альперович.
— Понятия не имею, — сказал Володька, — Он что, проверять по книжке будет? — Он посмотрел на часы и добавил: — Поручик, похоже, так и не придет, так что пора уходить. Пойдем, Женька, я тебе одну вещь покажу, — и, взяв ее за руку, он повел Женю вверх по лестнице. Поднимаясь, она слышала, как Леня сказал Альперовичу:
— Ты представляешь, что бы было, если бы меня повязали с «Москвой-Петушками»?
Когда Женя встала, она неожиданно поняла, что изрядно пьяна. Голова кружилась, ноги подкашивались. Белову пришлось поддерживать ее, чтобы она не упала.
— Что ты мне покажешь? — спросила Женя, когда они поднялись на два лестничных пролета.
— Не знаю, — ответил Белов, — вот, скажем, окно.
Он легко поднял ее и посадил на широкий каменный подоконник, с которого открывался вид на питерского вида колодец.
— И что я буду здесь делать? — спросила Женя.
— А ты как думаешь? — сказал Белов, расстегивая пуговицу на ее блузке.
— Послушай, — прошептала Женя, — неужели ты хочешь делить меня с этим грязным подъездом?
— Ага, — ответил Белов и расстегнул еще одну пуговицу.
Она закрыла глаза и подставила губы для поцелуя.
Алена заплакала.
— Еще косячок? — заботливо спросил Горский.
— Это была моя идея, — сквозь слезы говорила девушка, — когда мы были в первом классе, я придумала это Семитронье… мы в него играли несколько лет… а потом я поняла, что у Милы это серьезно… что она уже не Мила, а Имельда — и я испугалась.
Антон погладил ее по плечу, но Алена раздраженно скинула его руку. Он чувствовал себя отвратительно: кто же мог знать, что его вопрос о королевстве, которое упомянул Шиповский, обернется неожиданной истерикой? Какой смысл разбираться во всем этом — Милу уже не вернуть, а лично ему было бы куда интересней узнать, что Горский думает про Женю, ее одноклассников и фальшивую марку кислоты.
Сегодня Алена пришла прямо с работы и была одета в униформу бизнес-вумен: строгие лодочки, светлые колготки, юбка чуть ниже колена, пиджак и светлая блузка. Теперь, когда ее косметика расплылась от слез, весь этот образ казался смазанным.
Раздался зуммер переговорного устройства, Горский, прокричав в микрофон «Олег, это ты?», открыл дверь. Антон поразился, какую бешеную деятельность развил Юлик за последние несколько часов.
Видимо, его трава не цепляет, — подумал он, — а если цепляет, то не так, как меня.
Трава в этот раз была сильная: Антон специально купил самые лучшие шишки, которые смог вызвонить: финансовая проблема в очередной раз чудесно разрешилась, когда выданные Владимиром деньги уже начали кончаться. Два дня назад вдруг снова позвонила Лера, которой Поручик все-таки выдал денег на квартиру. При этом он сознался, что в какой-то момент думал о том, что Лерка дала Жене марку, но теперь, когда все заговорили об убийстве, он понял, что она ни при чем. Лера, считавшая, что слова Антона как раз и стали основой этой новой версии, сочла необходимым поделиться с ним — по причинам, которые Антон назвал бы магическими, а Лера предпочитала называть этически-религиозными. Как бы то ни было, фантастическая сумма в тысячу долларов перекочевала в тощий антонов бумажник на условиях того же беспроцентного кредита с неопределенным сроком отдачи, что получила Лера — только сумма была раз в тридцать меньше.
Денежные потоки ничем не отличаются от любых других — и, точно так же, как, получая заряд космической энергии, иногда стремишься поделиться им с другими, Антон посчитал правильным что-то сделать для Горского. Денег бы тот не взял, и потому хорошие шишки были, с точки зрения Антона, лучшим выходом. К тому же он все равно брал их и на свою долю.
Шишки оказались даже слишком хороши: его вырубило с первого косяка, да так, что он не помнил, как Алена оказалась у Горского. Просто в какой-то момент Антон оторвался от созерцания изнанки собственных век и стал слушать историю про Семитронье, о котором он мельком упомянул Горскому, пока забивал косяк.
— Было пять королей и две королевы. Две королевы — это мы, нас звали Имельда и Элеонор. К моменту, когда мы расстались с Милой, у нее в голове уже созрел план спасения Семитронья…
— Почему его надо было спасать? — спросил Горский со своего кресла.
— Потому что еще до нашей встречи Семитронье было разрушено. И мы должны были вступить в брак со всеми пятью королями… и тогда мы бы образовали такой круг… из семи частей.. и Семитронье было бы восстановлено.
— Что-то вроде алхимического брака? — спросил Олег, оторвавшись от пустой беломорской гильзы.
— Наверное, — не очень уверено ответила Алена.
— Ты табаку побольше клади, — со своего места подал голос Горский, — а то просто крутейшая вещь… никакого ЛСД не надо.
— Мы привычные, — сказал Олег, растирая шишечки между пальцами. — Тут и к доктору ходить не надо, и без Юнга все понятно. Семь властителей — это семь металлов, соответствующих семи планетам. Солнце — это золото, Луна — серебро, Марс — железо, Меркурий, ясное дело, ртуть, Юпитер — олово или цинк, не помню точно, Венера — медь, а Сатурн — свинец.
— Кажется, я начинаю понимать, — произнес Антон одними губами, — семь металлов, семь планет и семь дней недели. В каждый день недели надо носить свой металл…
Он глубоко задумался. В наркотических прозрениях была одна беда — по мере того, как так называемая реальность вступала в свои права, они утрачивали убедительность. Семь дней недели, семь лепестков, семь разрушенных тронов…
— Откуда ты все это знаешь? — спросил он Олега.
— Я специально про дни недели все изучал, — ответил тот, — потому что в вудуистком пантеоне боги тоже разнесены по дням недели. Эшу — понедельник, Огун — четверг, Шангу — пятница, Барон Самеди, сам понимаешь, суббота и так далее.
— Круто, — сказал Антон
— И, значит, — продолжил Олег, — если семь властителей — это семь металлов, то можно считать, что Мила не умерла. Что просто произошло превращение, алхимическая трансфигурация…
И он, взорвав, протянул косяк Горскому.
— Может быть, — сказал Горский, выпустив остаток дыма из носа, — все может быть. — Он передал джойнт вытеревшей слезы Алене и продолжил: — Твоя трактовка не просто изящна. Она, вероятно, даже верна. Но она ни на шаг не приближает нас к ответу на вопрос, кто же виновен в смерти Милы Аксаланц, 24
