С убийством генерала Крымова погасли последние надежды на обуздание хозяйственной и политической разрухи. Снова, как и три века назад, орда захватчиков, утвердившихся в столице, ввергла несчастную Россию в пучину междоусобиц и взаимоистребления на хищную потребу мирового зла.
Кровавая заря всходила над Россией!
А житию моего героя, генерала Лавра Георгиевича Корнилова, оставалось после этого всего семь месяцев.
Рассказывать ли обо всем, что было пережито им за осень, зиму и один весенний месяц?
Нет, ограничусь лишь тремя страницами в этой короткой яркой жизни: крах всяческих надежд на мощную поддержку южного казачества, гибель в бою любимейшего офицера, подполковника Нежинцева, и собственная смерть в последний мартовский день под самыми стенами Екатеринодара…
ГЛАВА ДВАДЦАТАЯ
День генералов в Быховской тюрьме начинался поздно - в 8 часов. Вяло завтракали, много курили и лениво обсуждали: прикончат, не прикончат? Уж слишком чесались руки у шустрых деятелей из Советов: Быховского и Могилевского. Успокаивало одно: наши не позволят, не допустят.
Нашими считались батальон Георгиевских кавалеров (полковник Тимановский), верные текинцы и польский корпус под командованием недавнего кавалергарда Довбор-Мусницкого. Эти силы, как считал невозмутимый Романовский, являлись «стабилизирующим фактором». Деятели из Советов не смеют с ними не считаться - опасно.
Расчет Алексеева, указавшего для размещения арестованных генералов здание гимназии, оказался верен. В генеральской тюрьме не было никого из посторонних, исчезли гостиничная толчея и любопытствующее многолюдство, здание стало напоминать прежнюю Ставку под надежной охраной. Генералы сели в осаду и принялись выжидать.
К всадникам Хаджиева в эти дни присоединились 2-й и 3-й эскадроны под командованием ротмистров Натанзона и Бек-Узарова. Они увели за собой почти весь полк. Полковник Кюгельген, как рассуждали текинцы, окончательно потерял лицо. Он стал отщепенцем в суровой среде этих верных своему слову воинов.
Текинцы решили победить или умереть вместе со своим генералом. Так велит Аллах поступать каждому настоящему солдату. - Мы ощиплем любую птицу, которая осмелится пролететь над головой нашего «уллы-бояра»! - заявил ротмистр Бек-Узаров.
Лавр Георгиевич выбрал себе угловую комнату на втором этаже. Из окна открывался прекрасный вид на реку. Он молча наблюдал, как джигиты приволокли откуда-то диван без ножек. Кто-то насобирал во дворе кирпичей. Могучий Рэджеб, назначенный Хаджиевым в личные телохранители, с сомнением покачал диван и задвинул его в самый угол, прислонив для устойчивости к двум стенам. После этого он ловко покрыл диван кошмой и накинул поверх нее узорчатый текинский ковер. Ложе для генерала было готово.Вечером в коридоре Рэджеб негромко упрекал своих товарищей: - Кэрэнски па-адлец! Я говорил: его надо было рэзать еще тогда, в Петрограде. Тогда - было совсем легко.
–Ничего, еще придет время…
В генеральской тюрьме среди сборища мужчин оказались две женщины: Таисия Владимировна и медицинская сестра Ольга, многолетняя боевая подруга ротмистра Натанзона.
О судьбе женщин следовало позаботиться. Свою семью Лавр Георгиевич решил отправить на Дон, в Новочеркасск. Под боком у Каледина они найдут защиту. Хаджиев раздобыл фальшивые документы на чужое имя. В последний вечер маленький Юрик никак не мог угомониться. Таисия Владимировна прикрикнула на ребенка:
– Юрик, ну как ты не понимаешь? Сиди, как все! Утром Хаджиев отвез их на вокзал и посадил в поезд. Сестру милосердия Ольгу удалось устроить на квартире в городе.
Избавленный от заботы о семье, Лавр Георгиевич по целым дням не показывался из своей угловой комнаты. Как некогда в германском плену, на него нашло угрюмое оцепенение. Он валялся в расстегнутой тужурке и запоем читал книги. В гимназии неожиданно обнаружилась библиотека с неплохим подбором книг. Корнилов накинулся на Достоевского. Товарищи генералы часто обедали без него. Корниловское место за общим столом пустовало. Рэджеб достал из своих вьюков туркменскую манерку для кипячения воды - тюмчу - и сам заваривал для генерала крепчайший черный чай. В течение дня, а особенно бессонными ночами, Корнилов поглощал огненный чай кружку за кружкой.
В середине месяца в Быхов доставили группу генералов во главе с Деникиным и Марковым. У дородного Деникина на голове белели бинты. Свою фуражку он нес в руке… В Бердичеве с генералами рвалась расправиться толпа под предводительством комиссара Иорданского. Спас арестованных Духонин. По его распоряжению подняли по тревоге Житомирскую школу прапорщиков. Генерал Марков, отчаянно сквернословя, рассказывал, что, когда они шли в каре молоденьких юнкеров среди осатанелой толпы, оттуда полетели камни. Один из них ударил Деникину в голову. Перевязать генерала удалось лишь на вокзале.
Генерал Марков уверял:
– Если бы не юнкера, нам устроили бы суд Линча. Я чувство вал себя негром, господа!
Новоприбывших разместили, удлинили в столовой общий стол.
В октябре к арестованным генералам прибавилась офицерская молодежь и даже штатские: Новосильцов и депутат Думы Аладьин. Председатель незадачливого «Союза офицеров» переживал мучительные дни. Он спрятал свою семью в Полотняном Заводе (имении Гончаровых), но беспокоился за отца. Старый артиллерист не мог сидеть без дела и рвался уехать на Дон, к генералу Каледину. Впоследствии Леонид Николаевич встретится с отцом в Новочеркасске, они вместе проделают Ледяной поход и эвакуируются из Новороссийска в Галлиполи.
Среди офицерской молодежи обращал на себя внимание прапорщик Никитин. Недавний студент, он проявил отчаянную храбрость на фронте. Испепеляемый ненавистью к «товарищам», он благоговейно, словно на иконы, смотрел на седых заслуженных генералов и заметно гордился тем, что ему выпало разделить их испытания. На свой арест прапорщик Никитин смотрел, как на неожиданную награду. За общим столом он вел себя скромно, однако из генеральских разговоров не пропускал ни слова.
Вечерние посиделки узников стали затягиваться допоздна. Безделье угнетало. Все оживлялись, когда Хаджиев привозил свежие газеты. Он с раннего утра седлал своего серого жеребца и отправлялся в Могилев, стараясь успеть к поезду. 40 верст до Могилева его скакун покрывал за 4 часа. На вокзале к приходу курьерского собиралась толпа. Все спешили раздобыть столичные газеты. Тут же, на перроне, газеты жадно разворачивались…
Генералы, обсуждая общие события, недоумевали: почему вдруг замер фронт? Русская армия обезглавлена, дивизии деморализованы, снабжение из рук вон плохо, а между тем германцы - диво дивное! - никак не хотят воспользоваться такой счастливейшей ситуацией.
– У меня такое впечатление, - высказался Романовский, - что немецкий генеральный штаб уже разместился на Дворцовой площади.
Что и говорить, такая поразительная безынициативность противника никак не поддавалась разумному военному толкованию…
Назавтра Хаджиев привез с вокзала газету «Русь». Молодой офицер прочитал ее в дороге и сиял. Газета пошла по рукам. Внимание привлекла статья Бориса Суворина. Журналист впервые назвал Керенского предателем и предложил ему отправиться в Быхов и на коленях просить у Корнилова прощения.
Генерал Марков восклицал:
– Ка-акой молодчинище, а! Господа, оцените же! Внезапно появился слух, что Керенский на самом деле собира ется приехать в Могилев.
Утреннее пробуждение было внезапным и тревожным. Лавр Георгиевич разлепил глаза и тут же зажмурился. Ему казалось, что продолжается тяжелый поздний сон. Прямо над ним, близко к глазам, склонилось еврейское лицо, женское, с птичьим носом и отвратительным табачным запахом изо рта.
