Чейз ждал, что он еще скажет.
– Мне известно, что ты делал в тех туннелях и как помогал лейтенанту Захарии замести следы и подделать рапорт. Думаешь, конгресс наградил бы тебя медалью за доблесть, если бы там знали, что ты убивал мирных жителей? А, Чейз?
– Перестань.
– Ты убивал женщин, правда?
– Я сказал: перестань!
– Ты убивал женщин и детей, Чейз, мирное население.
– Ах ты, сукин сын!
– Детей, Чейз. Ты убивал детей… Да разве ты не скотина, Чейз?
– Заткнись! – Чейз вскочил на ноги, как будто рядом прогремел взрыв, – Что ты в этом смыслишь? Ты сам-то был там, служил в этой паскудной стране?
– Никакие патриотические дифирамбы долгу не заставят меня изменить мнение, Чейз. Мы все любим свою страну, но понимаем, что есть пределы.
– Фигня, – отрезал Чейз. Он впервые после болезни так разозлился. Конечно, бывало, что он раздражался по разным поводам, злился на людей, но никогда не доходил до крайности.
– Чейз…
– Держу пари, ты ратовал за войну. Держу пари, ты из тех ястребов, из-за которых в первую очередь я там и оказался. Легко устанавливать нормы поведения, рассуждать о границах добра и зла, когда ты не подходил к месту, где идет эта война, ближе чем на десять тысяч миль!
Судья попытался что-то возразить, но Чейз не дал ему вставить ни слова.
– Я вовсе туда не стремился, – продолжал он. – Я не верил в необходимость там воевать и почти все время смертельно боялся. Меня преследовала одна мысль: как бы остаться в живых. В том туннеле я не мог думать ни о чем другом. Это был не я. Это был хрестоматийный параноик. И теперь, черт возьми, я не допущу, чтобы ты или кто-либо другой обвинял меня в деяниях этого хрестоматийного параноика!
– И все же ты чувствовал вину, – заметил Судья.
– Это не важно.
– А по-моему, важно.
– Это не важно, потому что, какую бы там вину я ни ощущал, ты не имеешь права меня судить. Ты сидишь тут со своим паршивым списком заповедей, но ты никогда не был в таком месте, где все заповеди летят к черту, где волей-неволей приходится совершать поступки, которые тебе отвратительны. – Чейз, к собственному изумлению, обнаружил, что плачет. Он уже очень давно не плакал.
– Ты оправдываешься, – начал было Судья, пытаясь вновь перехватить инициативу в разговоре.
Чейз не позволил ему.
– И не забудь, – сказал он, – ты сам нарушил заповедь – убил этого парня, Майкла Карнса.
– Это другое дело. – Голос Судьи снова стал хриплым.
– Да?
– Да, – подтвердил Судья: теперь пришла его очередь оправдываться. Я тщательно изучил ситуацию и только тогда исполнил приговор. Ты не делал ничего подобного, Чейз. Ты убивал совершенно незнакомых людей, может быть, совсем невинных, без единого черного пятнышка в душе.
Чейз швырнул трубку.
На протяжении следующего часа телефон звонил четырежды, но он не обращал на него внимания: его трясло от злости – это была первая сильная эмоция за многие месяцы оцепенения.
Он выпил три стакана виски и лишь после этого почувствовал, что отходит. Злость напрочь сожгла опьянение, порожденное предыдущей выпивкой. Дрожь в руках постепенно унялась.
В десять часов Чейз набрал номер полицейского участка и попросил детектива Уоллеса, но тот куда-то уехал. Тогда он оделся, выпил еще стакан виски и в десять сорок позвонил вновь.
На сей раз Уоллес оказался на месте и охотно согласился поговорить с ним.
– Дела идут не так хорошо, как мы надеялись, – признался Уоллес. По-видимому, у него никогда не снимали отпечатков. По крайней мере, среди отпечатков, имеющихся в картотеке федеральной полиции и полиции штата, нет идентичных тем, что обнаружены на ноже.
– Неужели удалось так быстро проверить?
– Да, – подтвердил Уоллес. – У них там специальные компьютеры, способные проделать эту работу гораздо быстрее, чем целая команда следователей, – нечто вроде почтовых компьютеров, которые считывают адрес и сортируют письма в отделениях связи.
– А что с кольцом?
– Да так, побрякушка, которых пруд пруди в отделах для товаров дешевле пятнадцати долларов в любом магазине штата. Где уж тут определить, когда, где и кому оно продано.
Чейз неохотно заговорил:
– Тогда у меня для вас есть информация. – Он в нескольких словах сообщил детективу о звонках Судьи.
Уоллес явно разозлился, хотя и пытался сдерживаться, не срываться на крик:
– Какого же дьявола вы не сказали об этом раньше?
– Я думал, вы поймаете его по отпечаткам.
– Отпечаткам в такой ситуации – грош цена, – заявил Уоллес. В его голосе по-прежнему звучала злость, правда, теперь приглушенная. По всей видимости, он не сразу оценил состояние своего собеседника.
– Кроме того, – продолжал Чейз, – убийца понимает, что линия может прослушиваться. Он звонит из телефонов-автоматов и не разговаривает дольше пяти минут.
– Все равно, – сказал Уоллес, – я бы хотел услышать его. Через пятнадцать минут я буду у вас со своим сотрудником.
– Всего с одним сотрудником?
– Мы не станем особо докучать вам, – пообещал Уоллес.
Чейз едва не рассмеялся.
– Я буду ждать, – сказал он.
Человек, пришедший с Уоллесом, представился Джеймсом Таппингером и не назвал своей должности в полицейском управлении, хотя, по мнению Чейза, стоял наравне с Уоллесом. Он был дюймов на шесть выше детектива и выглядел не таким сереньким и обыденным. Светлые волосы были так коротко острижены, что издали он казался лысым. Голубые глаза перебегали с предмета на предмет – быстрый цепкий взгляд бухгалтера, производящего инвентаризацию. В правой руке Таппингер держал небольшой чемоданчик; здороваясь, он так и не выпустил его, протянув Чейзу левую руку.
Миссис Филдинг искоса наблюдала за визитерами из гостиной, старательно притворяясь, будто увлечена телевизионной программой, но сдержала любопытство и не вышла посмотреть, что происходит. Чейз проводил обоих мужчин наверх, прежде чем она поняла, кто они такие.
– Уютная у вас комнатка, – сказал Уоллес.
– Меня устраивает, – ответил Чейз. Глаза Таппингера бегали по комнате, отметив неубранную постель, пару грязных стаканов из-под виски на буфете, полупустую бутылку. Не сказав ни слова, он открыл свой чемодан, полный телефонного оборудования, и начал осматривать провода, которые выходили из стены рядом с подоконником.
Пока Таппингер работал, Уоллес допрашивал Чейза:
– Каким он показался вам по телефону?
– Трудно сказать.
– Старый? Молодой?
– Средних лет.
– Говорит с акцентом?
