разглядеть. Через пятнадцать минут, удовлетворенный, он отнес пылесос на место.
– Что ты задумал? – спросил Судья. Он все еще пытался освободиться от веревки, как будто не убедился до конца, что это безнадежно.
Не ответив, Чейз поднял телевизор и поставил на тумбочку, всунул вилку в розетку и включил его. Он работал. Шла комедия положений, из тех, в которых папаша всегда полный идиот, мамаша немногим лучше, а детки ушлые чудовища.
Потом он поднял торшер, на который падал, и осмотрел металлический абажур: погнулся, конечно, но по виду нельзя сказать, что погнулся недавно. Чейз вывернул поврежденные лампочки и вместе с большими кусками зеркала выбросил в пластмассовый пакет для мусора, где уже лежали окровавленная рубашка и полотенце. Более мелкие стеклянные осколки он смел на страницу из журнала, и она вместе с самим журналом последовала в пакет.
– Где у тебя запасные лампочки? – спросил он у Лински.
– Не скажу.
– Скажешь, никуда не денешься.
Судья молчал, злобно глядя на Чейза. Чейз заметил, что, как и было задумано, на шее у Судьи не оставалось синяков. Он надавил пальцами достаточно метко и быстро, чтобы серьезно повредить ткани.
Чейз три раза ударил Лински по лицу тыльной стороной ладони.
– В кухне под раковиной, за коробкой стирального порошка, – сказал Лински и спросил:
– Что ты хочешь всем этим доказать?
Чейз не ответил. Нашел лампочки, ввернул две в торшер, нажал выключатель, и они загорелись.
Вернувшись в кухню, он налил ведро воды, взял мыло, аммиачную жидкость от пятен и пакет молока – любимый пятновыводитель его матери – из холодильника. В гостиной, с помощью тряпки и всех трех веществ по очереди, он стер самые заметные пятна крови с ковра. Оставшиеся бледно-коричневые разводы терялись в длинном ворсе.
Потом он убрал все причиндалы, а тряпку тоже бросил в мусор.
После этого, встав посреди комнаты, он медленно осмотрел ее в поисках следов борьбы. Кровь он вытер, мебель поставил на свои места, битое стекло выбросил. Единственное, что могло привлечь внимание, – светлый квадрат в рамке сажи на стене, где висело зеркало.
Чейз вытащил из стены оба гвоздя; остались две едва заметные дырочки. Потом бумажным полотенцем прошелся по грязной раме, успешно затерев пятно на стене. Ясно, конечно, что здесь что-то висело, но можно подумать, будто сняли этот предмет несколько месяцев назад.
Судья наблюдал за его манипуляциями, не задавая больше вопросов.
Закончив, Чейз уселся на ручку кресла неподалеку от Судьи и сказал:
– У меня к тебе есть вопросы.
– Пошел к черту, – отрезал Судья.
– Почему?
– Я уже все объяснил.
– Объясни еще раз. – Чейзу казалось, что рука вот-вот отвалится, но сильная боль держала его начеку.
– Они были прелюбодеи, – сказал Лински. – Я следил за ними и наблюдал, пока не узнал наверняка.
– А почему тебя это беспокоило? Потому что Майк должен был быть твоим любовником?
Вероятно, Судья понял, что выхода нет, так же как нет надежды что-либо скрыть, и бесполезно отрицать свое сексуальное извращение. Он признался:
– Это был красивый мальчик, и я ему как будто нравился. Но я сделал колоссальную ошибку, попытавшись сблизиться с ним. Это стало у меня почти манией – его юность, грация, которую с возрастом теряют, улыбка, энтузиазм, жизненная энергия. Мне не следовало все это начинать.
– И поэтому ты убил его.
– Нет, – сказал Судья. – Началось все из-за этого, но потом приобрело гораздо более серьезный оборот. – В его глазах появилась искра нездорового интереса, болезненное возбуждение. – Став следить за ним, я увидел, какой он безнравственный – и как безнравственно все поколение. На меня произвели удручающее впечатление эти собачьи свадьбы в Канакауэе. Вскоре я со всей очевидностью понял, что необходимо предостеречь молодежь, а иначе страна падет, как пал когда-то Рим.
Чейз почувствовал усталость: он надеялся услышать что-нибудь более свежее и оригинальное. Но похоже, у всех сумасшедших одни и те же идеи.
– И ты в одиночку собрался изменить нравственность всего молодого поколения, лишь показав ему, что бывает с.., прелюбодеями.
– Да, – сказал Судья. – Я знаю, что сам запятнан. Не думай, будто я слеп к собственной слабости. Но, начав этот крестовый поход, я бы смог расплатиться за собственные грехи и внести вклад в укрепление христианских устоев общества.
Чейз засмеялся.
– Не вижу ничего смешного, – сказал Судья.
– А я вижу. Тебе надо было познакомиться с родителями Майкла Карнса. Ты с ними никогда не встречался?
– Нет, – ответил Судья в недоумении. Чейз все еще смеялся, но вдруг понял, что это нездоровый смех, слишком вымученный и напряженный. Он перестал смеяться и посидел молча, стараясь овладеть собой. Потом спросил:
– А что Бренц?
– Я знал его – в библейском смысле слова.
– Он был твоим любовником? – уточнил Чейз.
– Да. Но это был мелочный, мерзкий тип, да к тому же грозил мне разоблачением. То, что он сам замешан, его не волновало. Он говорил, что ему наплевать, пусть хоть весь город знает.
– У него правильное отношение к своим пристрастиям, – заметил Чейз.
– Выставлять напоказ собственный грех, упиваться им? Это, по-твоему, здоровое отношение?
– Гомосексуализм – грех только для тех, кто хочет так думать, сказал Чейз. – Для всех остальных это просто другой способ смотреть на мир.
– Ты испорчен, как и все остальные, – сказал Судья. – По крайней мере, я считаю его слабостью, чем он и является.
– Как давно вы с Бренцем были любовниками?
– Два года назад, – ответил Судья, – может, чуть раньше. После этого мы изредка виделись, но только по делам.
– Когда он позвонил тебе и рассказал, что я приходил и интересовался тобой?
– В воскресенье днем. Он назначил мне встречу в понедельник утром и сделал ошибку, намекнув, будто знает, в чем я замешан.
– А почему он не пошел прямо в полицию? Судья предпринял очередную безрезультатную попытку освободиться от веревки, потом, запыхавшись, откинулся на спинку стула. Когда он снова смог говорить, то произнес:
– Ему нужны были деньги. Однажды, два года назад, он точно так же грозился разоблачить меня, и тогда мне пришлось от него откупиться.
– Я думал, у него денег больше, чем у тебя, – удивился Чейз.
– Он игрок по натуре. Почуяв шанс, он не мог им не воспользоваться.
– Ты застрелил его из этого пистолета?
– Да.
– Где ты взял гранату?
Лицо Судьи на миг прояснилось.
– Я майор запаса. Летом у нас были маневры, и мне ничего не стоило стащить гранату из металлического ящика, где они хранились. Я решил, что она может пригодиться; так и случилось.
