Чейз нашел в столовой бумагу и ручку, прихватил с журнального столика большую иллюстрированную книгу об Африке и принес это все в гостиную. Он положил книгу на колени Лински, на нее бумагу, а на бумагу – ручку и сказал:
– Я привязал тебе каждую руку отдельно. Сейчас я освобожу твою правую руку и продиктую признание, а ты его напишешь. Если попытаешься выкинуть какой-нибудь финт, я из тебя душу вытрясу. Ты мне веришь?
– Верю, – сказал Судья.
Чейз продиктовал признание, убедился, что оно написано правильно, и снова привязал руку Судьи. Книгу он вернул на журнальный столик, ручку положил в ящик письменного стола.
– Тебе, должно быть, ужасно интересно, – сказал Судья. – Не знаю, как ты нашел меня, но это, похоже, захватывающая история, как раз для первой полосы газеты.
– В газету это не попадет, – сказал Чейз. – Во всяком случае, то, что связано со мной.
– Чепуха, Чейз. Чистейшая чепуха. Ты же знаешь, что никуда тебе не деться от первой полосы. Даже если не хочешь в этом признаваться, ты любитель рекламы, дешевый герой войны, который понюхал славы и теперь не может отвыкнуть.
– Нет, – возразил Чейз. – Ты ничего не понимаешь.
– Тебе нравится быть знаменитостью, верно? Ты убил всех этих женщин и детей…
– Не я один.
– А теперь каждый раз, когда в газете появляется твоя фотография, ты играешь на этом 'геройстве'. Кавалер медали за доблесть. Что за комедия, Чейз. Ты отвратителен.
– Я не хотел этой медали, – признался Чейз. Он и сам не понимал, с чего это ему вздумалось оправдываться именно перед Судьей.
– Ну да.
– Именно так.
– Но ты взял ее и машину, да еще пошел на торжественный обед.
– Потому что так я мог быстрее всего с этим покончить и вернуться к нормальной жизни. Стоило мне от чего-нибудь отказаться, пресса стала бы в десять раз любопытнее.
– Все это рационализм.
– Ничего подобного! – рявкнул Чейз. – Черт возьми, к чему мне быть героем? Я просто хочу жить счастливо, как могу, как умею. Никакой я не герой.
– Почему ты не сказал этого журналистам? Чейз в волнении встал. Довольно, больше он не собирается обсуждать это.
– Ты правда собирался убить Гленду? – сменил он тему.
– Эту шлюху блондинку, с которой ты гуляешь?
– Гленду, – повторил Чейз.
– Конечно, – сказал Судья. – Она греховодница, как и ты, как и девчонка Элленби. И я все равно смогу вас убить, вас всех, вынести вам должный приговор.
– Да?
– Ты же, надеюсь, не думаешь, что меня посадят в тюрьму? Меня отправят в психиатрическую больницу, на лечение. Правда, если мне подсунут доктора Ковела, я подниму вой до небес. – Он смеялся до тех пор, пока не закашлялся и из глаз не потекли слезы. – Я выйду оттуда, может быть, через десять или пятнадцать лет. Не станут же меня там держать до смерти. – Он посмотрел на бумажку, лежащую у его ног. – К тому же ты силой заставил меня написать признание, и на суде это могут учесть.
Чейз взял пистолет, лежавший на телевизоре:
– Ты сам делал глушитель?
– Да, – сказал Судья. – Ничего сложного. Кусок трубы нужного диаметра, инструменты из школьной мастерской – вот и все. – Он улыбнулся Чейзу. – И славное же вышло бы фото на первой полосе – ты стоишь надо мной с орудием убийства в руке, торжествующий и прославленный.
Чейз сильно ударил его тыльной стороной ладони. Когда у Судьи отвисла челюсть, он вставил пистолет ему в рот и спустил курок. Один раз.
Уронив пистолет, он отвернулся от мертвеца, прошел в ванную комнату и только поднял крышку унитаза, как его вырвало. Он долго стоял на коленях, выкашливая желчь, пока наконец раздиравшие его внутренности судороги не стихли. Он трижды спустил воду, закрыл крышку и сел на нее, вытирая со лба холодный пот.
Итак, дело сделано.
И никакой лжи больше не надо.
Награжденный медалью за доблесть, самой священной и ревностно охраняемой государственной наградой, он хотел только лишь одного: забиться в комнату на чердаке у миссис Филдинг и посвятить себя покаянию. Но ему этого не позволили.
Потом он встретил Гленду, и все изменилось. Уже и не могло быть речи о том, чтобы вернуться к затворничеству, отдалиться от происходящего вокруг. Теперь он хотел только покоя, любви и нормальной жизни. Ковел, полиция и Ричард Лински не давали ему этого. Газетчики, узнай они, что Чейз решил дело самостоятельно, тоже не дали бы.
Скрывая от самого себя, он, с момента своего решения прийти сюда в одиночку, знал, что собирается убить Лински именно таким образом. И когда он убирал следы борьбы в гостиной, он знал об этом. Но признался себе, только когда спустил курок.
Обратившись к своей совести, он не обнаружил вины. Это не то что женщины в туннеле. Они не сделали ему ничего плохого, ничем не угрожали. Судья же отнял у него всякую надежду на покой.
Чейз поднялся и подошел к раковине. Он полоскал рот, пока не исчез неприятный вкус, потом вернулся к унитазу, сел на крышку и попытался обдумать все происшедшее.
Он не чувствовал вины, потому что другие люди загнали его в угол – и освободиться ему удалось лишь с помощью смертоносных навыков, полученных в армии. Он выиграл по их правилам. Чейз сожалел о содеянном, но чувство вины относилось лишь к тем вьетнамским женщинам, которые будут жить в его памяти, пока он не умрет. Теперь ему стало абсолютно ясно: он умышленно не заметил пистолета на телевизоре и принял пулю в плечо как заслуженное наказание, и одновременно она подтолкнула его к действию, на которое было трудно решиться. Ричард Лински был такой же жертвой всеобщего ханжества, как и он сам. Будь крутым на войне и дома – вот всеобщий принцип, и он стал приверженцем этой морали.
Больше ему не нужно быть героем.
Чейз встал и вышел из ванной.
В комнате он отвязал тело Ричарда Лински, и оно распростерлось на полу. Затем принялся тщательно вытирать стул влажными бумажными полотенцами, и когда с него исчезли следы крови, поставил его на место, к обеденному столу, а полотенца бросил в мусорный пакет.
Осмотрев пистолет, Чейз обнаружил, что в обойме не хватает трех патронов, но тут уж он ничего поделать не мог. Впрочем, это вовсе не доказательство, что Судья стрелял в кого-то еще или что он не покончил жизнь самоубийством. Чейз вытер пистолет полотенцем и прижал к нему руки Судьи, чтобы оставить отпечатки.
Разделавшись с пистолетом, он стал искать два патрона, которые израсходовал Судья. Один застрял в плинтусе, и он выковырнул его, почти не оставив следа. Второй оказался за переносным баром, под пятном на стене, где прежде висело зеркало. Он извлек его вместе с большим куском стекла, не замеченным им раньше.
Тем же полотенцем он начал было вытирать все, до чего дотрагивался, но тут же спохватился. Ведь на всех вещах наверняка полным-полно отпечатков пальцев, и его собственные на их фоне вряд ли кто заметит. А вот если полицейские обнаружат, что дверная ручка чисто вытерта, они ни за что не поверят в самоубийство. Чейз решительно кинул полотенце в мешок с мусором.
Было без четверти двенадцать, когда он добрался до 'мустанга' и положил в багажник пластиковый мешок. Он сел в машину, завел двигатель и поехал по улице мимо бунгало Лински. Свет горел. И будет гореть всю ночь.
По пути в мотель он начал думать о Гленде и о том, что скоро, через час, он ляжет с ней в постель.
