их изредка выводили крики: «Земля! Земля! » — когда на горизонте опять скоплялись обманчивые облака. Напряжение достигло такого предела, что в любую минуту можно было ожидать чего угодно, и только спокойный океан, благоуханный ветерок да ясное небо спасали людей от приступов отчаяния.
Санчо, как всегда, без устали разглагольствовал в кругу матросов, сражаясь с невежеством и глупостью наиболее недовольных; то же самое, хотя и бессознательно, делал Луис в своей среде, заражая всех собственной уверенностью и веселостью; Колумб был спокоен, суров и сдержан. Он верил в свою теорию и сохранял решимость во что бы то ни стало достичь желаемой цели.
Ветер оставался ровным. 2 октября каравеллы прошли по неведомому и таинственному океану еще сто с лишним миль. Водоросли теперь плыли тоже на запад, подчиняясь изменившемуся течению, которое до этого большую часть времени было встречным и затрудняло ход судов. 3 октября оказалось еще более удачным: за сутки было пройдено целых сорок семь лиг.
Адмирал уже начал подумывать, что пошел мимо островов, обозначенных у него на карте, однако сохранял неизменную стойкость человека, вдохновленного великим замыслом, и упорно вел флотилию на запад, прямо к берегам Индии.
4 октября стало самым благоприятным для мореплавателей днем с начала плавания: не отклоняясь от курса, каравеллы прошли сто восемьдесят девять миль — больше, чем за любой другой день! Для людей, которые с тоской считали каждый час и каждую пройденную лигу, это было ужасающим расстоянием, а потому Колумб всем, кроме Луиса, сказал, что пройдено только сто тридцать восемь миль.
Пятница 5 октября началась еще удачнее. Так как не было волн, каравеллы скользили по ровной поверхности океана, не испытывая ни килевой, ни бортовой качки, со скоростью до восьми миль в час — быстрее они еще никогда не ходили — и прошли бы за эти сутки гораздо больше, если бы к ночи не упал ветер. Несмотря даже на это, за кормой осталось еще пятьдесят семь миль, которые в исчислении пути для команды были сокращены до сорока пяти.
Следующий день не принес изменений. Казалось, сама судьба торопила мореплавателей навстречу достижению великой цели, к которой Колумб так долго стремился и которую так горячо отстаивал долгие годы.
Когда уже стемнело, «Пинта» приблизилась к «Санта-Марии» настолько, чтобы можно было разговаривать, не прибегая к рупору.
— Сеньор дон Христофор, вы на своем обычном посту? — взволнованно спросил Пинсон, словно ему не терпелось сообщить нечто чрезвычайно важное. — Я вижу людей на полуюте, но не различаю, здесь ли его милость адмирал!
— Вам, что-нибудь нужно, добрый Мартин Алонсо? — отозвался Колумб. — Я здесь высматриваю берега Сипанго или Катая, смотря по тому, куда сначала нас приведет судьба!
— Я вижу столько оснований изменить наш курс и отклониться несколько к югу, благородный адмирал, что не могу больше молчать! Большая часть открытий за последние годы сделана в южных широтах, и нам тоже надо идти южнее.
— А что вы выиграли, когда однажды уже отклонились к югу? Просто южный климат вам больше по душе, мой достойный друг, а по мне и этот хорош — сущий рай, только земли не хватает! Острова, конечно, могут быть и на юге и на севере, но материк должен находиться на западе и только на западе! Для чего же отказываться от верного выигрыша ради маловероятного, от Сипанго или Катая ради какого-нибудь милого островка, разумеется, изобилующего пряностями, но ничем не прославленного? Разве может такая находка сравниться со всем великолепием Азии? Какое же это открытие или завоевание?
— И все-таки, сеньор, я хотел бы убедить вас отклониться к югу!
— Полно, Мартин Алонсо, забудьте ваши сомнения! Сердце и разум повелевают мне идти на запад. Выслушайте мой приказ и сообщите на «Нинью» брату, чтобы он тоже знал. Если ночь разлучит нас, каждое судно должно неукоснительно следовать на запад, стараясь соединиться с остальными. В одиночку блуждать по этому неведомому океану не только бесполезно, но и опасно.
Пинсон был явно недоволен, однако ему пришлось подчиниться. После короткого, но горячего спора с адмиралом капитан «Пинты» отвернулся в сторону и направился к «Нинье», чтобы передать приказ Колумба брату.
— Мартин Алонсо становится ненадежен, — заметил Колумб, обращаясь к Луису. — Он отважный и очень искусный моряк, но ему недостает упорства. Придется взять его в руки, а то подобные порывы заведут его бог весть куда. А я вот не могу думать ни о чем другом. Катай, Катай — единственная моя цель!
После полуночи ветер подул сильнее прежнего, и часа два каравеллы мчались по океанской глади с предельной для них скоростью — около девяти английских миль в час. Последнее время почти все спали не раздеваясь, а в эту ночь Колумб лег прямо на полуюте, на свернутом старом парусе. Луис тоже устроился рядом с ним, и с первыми проблесками рассвета оба уже были на ногах. Все словно чувствовали, что земля близка и что каждый час может завершиться небывалым открытием. Король и королева обещали пожизненную пенсию в девять тысяч мараведи тому, кто первым увидит землю, и все жадно вглядывались вдаль, надеясь заслужить эту награду.
Когда небо над океаном начало бледнеть и темнота отступила к западному горизонту, где, казалось, вот-вот должна была появиться земля, на каравеллах поставили все паруса, чтобы каждая команда могла бороться за честь первой увидеть азиатский берег. В этом соревновании шансы каравелл были примерно одинаковы: у каждой имелись свои преимущества и свои недостатки. При легком ветре и спокойном океане самой быстроходной считалась «Нинья», но в то же время она была самым маленьким судном. «Пинта» по величине занимала среднее положение и при свежем ветре легко обгоняла своих подруг. Зато у «Санта- Марии» были самые высокие мачты и, следовательно, самый широкий обзор горизонта.
— У всех прекрасное настроение, сеньор дон Христофор! — проговорил Луис; стоя на полуюте рядом с адмиралом, он смотрел, как разгорается заря. — И, если дело только в зорких глазах, сегодня мы сможем увидеть землю! Путь, пройденный за последние сутки, дает все основания на это надеяться. Земля должна появиться во что бы то ни стало, даже если придется ее достать со дна океана!
— А вон Пепе, примерный муж Моники, уже взобрался на самую верхнюю рею и не спускает глаз с запада, мечтая заслужить награду! — с улыбкой заметил Колумб. — Что ж, десять тысяч мараведи ежегодно — неплохой подарок опечаленной жене и сыну!
— Мартин Алонсо тоже не зевает! Видите, сеньор, как «Пинта» рвется вперед? Только Висенте Яньес его обогнал и, кажется, решил самолично спасти душу великого хана, не считаясь с правами старшего брата!
— Сеньор! Сеньоры! — завопил вдруг сверху Санчо, устроившийся на рее с таким же комфортом, как изнеженная дама на оттоманке. — Фелюга подает сигналы!
— В самом деле! — воскликнул Колумб. — Висенте Яньес поднял флаг королевы… А вот и пушечный выстрел! Это, должно быть, нечто очень важное…
Такие сигналы были предусмотрены на случай, если какое-либо судно раньше других заметит землю, и все окончательно уверились, что экспедиция наконец достигла цели. Однако в памяти были еще свежи горькие разочарования последних дней, поэтому моряки молчали, ожидая новых подтверждений, и лишь в душе молились всем святым, чтобы хоть на этот раз надежда их не обманула. Распустив все паруса, каравеллы помчались еще быстрее, словно птицы, утомленные долгим перелетом и собравшие последние силы при виде долгожданного места отдыха, когда инстинкт заставляет их до предела напрягать усталые крылья.
Однако час проходил за часом, а земли не было и в помине. Горизонт на западе с утра заволокло тяжелыми темными тучами, которые действительно могли обмануть самый изощренный глаз. Но, когда время перевалило за полдень и суда прошли к западу еще пятьдесят миль, всем стало ясно, что утренний радостный сигнал объяснялся очередным миражем. Новое разочарование было горше прежних, и на судах поднялся недвусмысленный, уже открытый ропот, Разнесся слух, что какая-то злая сила заманивает моряков в бесконечные просторы, чтобы покинуть их там на погибель и смерть.
Говорят, именно в такой момент Колумбу пришлось заключить со своими спутниками соглашение, по которому он обязывался отказаться от своей цели, если она не будет достигнута в течение определенного числа дней. Однако подобная слабость приписывается великому мореплавателю совершенно неосновательно! Колумб никогда не терял влияния и власти над командой, даже в самые
