— Я в этом уверен, Луис, так уверен, что спокойно согласился бы на условия этих дерзких смутьянов, если бы не унизительность такой уступки. Птолемей разделил землю на двадцать четыре части, по пятнадцать градусов каждая, и я полагаю, что на долю Атлантического океана приходится не более пяти-шести таких частей. Значит, от Европы до берегов Азии самое большое тысяча триста лиг, а из них по крайней мере тысячу сто мы уже прошли.
— Значит, даже завтрашний день может оказаться великим днем, сеньор адмирал? В таком случае — спать! Надеюсь увидеть во сне самую прекрасную в мире страну Катай, а на берегу — самую прекрасную девушку Испании… да что там Испании — всей Европы!
Колумб и Луис уснули. Утром по косым взглядам матросов они поняли, что мятеж только затаился и недовольство бурлит, как лава в непотухшем вулкане, когда малейшая причина может вызвать роковое извержение. К счастью, появилось столько новых и неопровержимых признаков близости земли, что они отвлекли внимание даже самых озлобленных и недовольных.
Ветер был свежий и по-прежнему благоприятный, зато океан впервые после отплытия от острова Ферро наконец разгулялся, и каравеллы запрыгали на волнах, веселя матросов, которых давно уже угнетало неестественное, слишком продолжительное спокойствие этих вод. Едва Колумб вышел на палубу, радостный крик заставил всех поднять глаза к верхушке мачты, где Пепе занимался каким-то делом. Он взволновано жестикулировал, показывая рукой на воду. Бросившись к борту каравеллы, матросы увидели то, что привлекло его внимание, и тоже весело закричали: когда судно поднималось на волну, поблизости можно было разглядеть ярко-зеленую охапку камыша, видимо только недавно унесенного от берегов.
— Вот это поистине добрая примета! — сказал Колумб. — Камыш — не водоросли, он не может расти под водой, ему нужны земля и солнечный свет.
Этого маленького события было достаточно, чтобы поту шить или хотя бы заглушить недовольство команды. Надежда снова завладела моряками, и все, кто мог, полезли на реи, чтобы оттуда наблюдать за горизонтом.
Быстрый ход каравелл тоже доставлял матросам немалую радость: «Пинта» и «Нинья», словно играя, то отставали, то обгоняли адмиральское судно, рыская по сторонам. Через несколько часов начали встречаться совсем свежие водоросли, а затем Санчо доверительно сообщил адмиралу, что заметил рыбу, которая водится вблизи прибрежных скал. Еще час спустя к «Санта-Марии» под всеми парусами устремилась «Нинья». Капитан ее стоял на носу, явно желая поскорее поделиться какой-то новостью.
— Что скажете, достойный Висенте Яньес? — окликнул его Колумб. — Похоже, у вас добрые вести!
— Я тоже думаю, что они добрые, сеньор адмирал! — ответил младший Пинсон. — Мы сейчас видели совсем недавно сломанную ветку шиповника, и даже с ягодами! Такая примета не может обмануть!
— Конечно, шиповник на дне океана не растет! На запад, друзья, на запад! Счастлив будет тот, кто первым увидит сказочную Индию!
Трудно описать восторг и торжество матросов! Добродушные шутки и смех звучали повсюду, где еще вчера слышались горестные вопли и угрозы. Время летело незаметно, и уже никто не думал об Испании: все мысли, все чаяния команды были обращены на запад, к еще невидимой, но близкой и манящей земле.
— Вскоре радостные крики послышались и с «Пинты», которая шла по ветру далеко впереди «Санта-Марии». Там подобрали паруса, мгновенно спустили шлюпку, но через некоторое время подняли обратно. Когда адмиральская каравелла поравнялась с «Пинтой», Колумб, сдерживая волнение, спросил своим обычным спокойным тоном:
— Что случилось, Мартин Алонсо? Я вижу, у вас на борту ликование! Да и сами вы…
— Есть от чего, сеньор адмирал! Мои люди заметили на воде тростник, из которого, по словам путешественников, на востоке делают сахар: такой тростник часто привозят в Испанию. Но это пустяк по сравнению с другими признаками близости суши: мы видели ствол дерева, ветви и еще кое-что… Судьбе было угодно, чтобы все это плавало рядом, вот мы и решили спустить шлюпку и что-нибудь подобрать.
— Приведитесь к ветру, добрый Мартин Алонсо, и пришлите мне вашу добычу — я хочу ее сам оценить! — приказал Колумб.
Пинсон повиновался. «Санта-Мария» тоже легла в дрейф, и вскоре шлюпка с «Пинты» пристала к ней. Подпрыгнув, Мартин Алонсо уцепился за верхний край борта и мигом очутился на палубе. Гребцы перебросили ему выловленные из воды сокровища, и он с волнением начал раскладывать их перед адмиралом.
— Видите, благородный сеньор, — заговорил он, еле переводя дух, — вот доска из дерева какой-то неведомой породы — смотрите, как тщательно она выстругана! А вот кусок сахарного тростника, а это — ветка, которая могла вырасти только на суше! Но самое главное — трость, украшенная искусной резьбой! Ведь эта трость и обломки доски — изделия человека!
— Да, да, вы правы, — согласился адмирал, рассмотрев все по очереди.
— Все эти приметы земли, наверно, были в одной лодке, а потому и очутились в воде поблизости друг от друга, — продолжал Мартин Алонсо, желая подкрепить вещественные доказательства подходящим объяснением. — Наверное, лодка перевернулась. Утопленники тоже должны быть где-то поблизости.
— Будем надеяться, что это не так, Мартин Алонсо! — отозвался адмирал. — Не стоит думать о таких печальных вещах Тысячи случайностей могли собрать все это в одном месте, пока какая-нибудь буря снова не разбросает все в разные стороны. Но, как бы то ни было, приметы неопровержимо доказывают, что земля не только близка, но и обитаема.
Неописуемая радость царила на всех каравеллах. До сих пор моряки видели только птиц, рыб да водоросли — признаки обманчивые и неверные, — зато теперь в их руках было такое доказательство близости земли, да еще населенной, что против него трудно было возразить. К тому же ягоды шиповника еще сохранили свою свежесть. Все обратили внимание на то, что доска была из дерева неизвестной породы, а резьба на трости, если только это была трость, украшенная совершенно незнакомым в Европе рисунком.
Выловленные предметы переходили из рук в руки, пока их не осмотрела вся команда «Санта- Марии». Последние сомнения в справедливости предсказаний Колумба рассеялись. Пинсон вернулся на «Пинту», каравеллы снова поставили все паруса и так шли курсом на запад-юго-запад до самого вечера.
Но, когда солнце в тридцать четвертый раз со дня отплытия от Гомеры начало погружаться в пустынные воды, тревожный холодок снова закрался в сердца малодушных. Более сотки глаз пристально вглядывались в ослепительный западный край океана, однако там, несмотря на безоблачную, ясную погоду, не было видно ничего, кроме золотисто-багряного закатного неба да обычной волнистой линии неспокойных вод.
К ночи ветер посвежел. Колумб, как всегда в этот час, подозвал остальные два судна к «Санта- Марии» и отдал новые распоряжения. Последние два-три дня они фактически шли со значительным отклонением на юг; Колумб не считал это самым правильным, полагая, что кратчайшее расстояние от материка до материка дает курс, проложенный через океан вдоль одной параллели. Поэтому сейчас, верный своему убеждению, он приказал идти по компасу точно на запад. С наступлением темноты каравеллы легли на заданный курс и со скоростью до девяти узлов поплыли вслед за исчезнувшим солнцем, словно стремясь проникнуть в тайны его ночного убежища и совершить то великое открытие, которое могло бы вознаградить моряков за все их усилия.
Сразу после перемены курса на судах пропели обычную вечернюю молитву, которую в этих южных широтах частенько откладывали до того времени, когда уже нужно ложиться спать. Но в эту ночь никто не хотел расходиться, и Колумб ободрял матросов, напоминая об обещанной награде и о том, что они могут увидеть землю с часу на час.
Слова адмирала не пропали даром: вся команда рассыпалась по каравелле, каждый избрал себе удобное место для наблюдений и приготовился бодрствовать, надеясь, что именно ему улыбнется счастье. Ожидание всегда требует сосредоточенности, напряженные чувства жаждут тишины, поэтому на судне воцарилось полное молчание. Колумб не уходил с полуюта, а Луис, которого все это мало интересовало, растянулся на старом парусе, мечтая о Мерседес и представляя себе тот радостный миг, когда он ее снова
