бы совершить то же самое и тогда вся слава великого открытия досталась бы ему одному. Споры между ним и адмиралом возникали и раньше, а сейчас каждый день приносил какой-нибудь новый повод для разногласий, и отношения между ними становились все холоднее.
Мы не собираемся подробно описывать, как мореплаватели шли от острова к острову, заходя то в бухты, то в устья рек. Скажем только, что они скоро поняли все значение своею открытия и продолжали знакомиться с новыми землями, руководствуясь неясными указаниями туземцев, которых они к тому же плохо понимали. Морякам казалось, что те рассказывают о золотых рудниках, но пока они всюду находили только благодатную природу, ласкающие глаз пейзажи и умиротворяющий мягкий климат. Островитяне вели здесь самое простое, почти первобытное существование.
Испанцы были убеждены, что находятся в Индии, а потому; каждое слово или жест наивных туземцев принимали за намек на сказочные богатства Азии. Все считали, что уже достигли, если не самих владений великого хана, то, во всяком случае, смежных с ними земель. Теперь, когда каждый день приносил новые открытия и обещал еще больше назавтра, почти никто не думал об Испании, разве что вспоминая о том, какие почести ожидают их там за столь успешную и блестящую экспедицию. Даже Луис и тот реже думал о красоте Мерседес: новизна и великолепие неведомой страны постепенно вытеснили ее образ из его памяти. Правда, здесь не было никаких богатств, кроме плодородной почвы и пышной растительности, а это не могло удовлетворить корыстолюбие моряков, но никто не знал, какие чудеса принесет им завтрашний день, и все продолжали сохранять надежду. Наконец два человека были отправлены: на разведку в глубь острова, и Колумб решил воспользоваться вынужденной стоянкой, чтобы заняться ремонтом судов. В условленный день, когда посланные должны были вернуться, Луис вышел их встречать с отрядом вооруженных матросов, среди которых находился и Санчо.
Встреча произошла на расстоянии короткого дневного перехода от бухты, где стояли каравеллы. Разведчиков сопровождало несколько островитян, смотревших на испанцев с напряженным любопытством, словно ожидая, что эти «божества» вот-вот вознесутся на небо. На месте встречи решено было сделать привал, а тем временем Санчо, на суше такой же отважный, как и на море, отправился прогуляться в ближайшее селение.
Ему удалось расположить к себе туземцев, насколько это было возможно для человека с его внешностью. Санчо оказали примерно такой же прием, какой оказывают в деревне важному гостю из города: островитяне были еще слишком неопытны и добродушны, наряд заслонял от них человека, и они не смогли бы даже короля отличить от шута.
Некоторое время Санчо разыгрывал из себя знатную особу, как вдруг заметил, что гостеприимные островитяне, видимо, хотят ему преподнести какой-то особенно ценный подарок. Один из них подошел к моряку, держа в руках темно-коричневые сухие листья неведомого растения, и протянул их Санчо с таким любезным видом, с каким турок мог бы предложить гостю восточные сладости или американец — свои бисквиты. Санчо, конечно, предпочел бы такому подарку хоть пару добл, которых не видел с того дня, когда его в последний раз одарил адмирал, но тем не менее готов был принять и это. Островитяне обступили его, почтительно и восторженно повторяя одно слово: «Тобакко! Тобакко!» Затем тот, кто держал листья в руках, торжественно повторил это слово и принялся быстро скручивать листья в своего рода грубые сигары, которые и назывались на местном языке «тобакко». Скрутив несколько штук, островитянин почтительно подал их Санчо. Матрос принял подарок, снисходительно покачал головой и, повторив как мог точнее незнакомое слово, положил «тобакко» в карман.
Это вызвало всеобщее недоумение. Туземцы посовещались, потом один из них сунул «тобакко» одним концом себе в рот, к другому поднес горящий уголек и начал с наслаждением, которое явно разделяли и окружающие, пускать клубы легкого ароматного дыма. Санчо решил последовать его примеру, но с ним случилось то, что бывает со всеми курильщиками-новичками: он вернулся к своим, качаясь, как пьяный, бледный, словно накурился опиума, и с такой нестерпимой тошнотой, какой он не испытывал с детства, когда впервые в жизни очутился за отмелью Сальтес, в бушующем океане.
Этот маленький эпизод можно считать началом знакомства Старого Света с хорошо известным теперь американским растением, которое испанцы по ошибке назвали табаком, хотя туземцы называли так лишь сигары, свернутые из его сушеных листьев. Таким образом, Санчо с корабельной верфи стал первым курильщиком
Когда Луис и все остальные вернулись на каравеллы, ремонт был уже закончен, и Колумб двинулся дальше вдоль северного побережья Кубы. Но тут свирепые пассаты преградили ему путь на восток, и он вынужден был свернуть в один из заливов, названный им Пуэрто-дель-Принсипе, чтобы выждать более благоприятного ветра. «Пинта» в это время шла далеко впереди; ей подали сигнал, а так как уже смеркалось, зажгли на мачтах огни, чтобы Мартин Алонсо мог присоединиться к остальным. Наступила ночь. Утром, когда Колумб вышел на палубу, он заметил слева по борту «Нинью», но «Пинты» нигде не было.
— Кто-нибудь видел «Пинту»? — взволнованно спросил адмирал у Санчо, стоявшего у руля.
— Я видел, сеньор, каравеллу, которая стремилась скрыться из виду! Пока мы лежали здесь в дрейфе, ожидая ее, Мартин Алонсо ушел в восточном направлении.
Колумб понял, что человек, в свое время оказавший ему неоценимую помощь, теперь покинул его, еще раз показав своим поступком, как непрочна дружба, когда на пути ее встают корысть и себялюбие. Среди моряков давно уже ходили слухи о золотых рудниках, неясные рассказы туземцев еще больше разжигали их алчность, и адмирал не сомневался, что его непокорный спутник решил воспользоваться превосходством в скорости своей каравеллы, чтобы первым достичь Эльдорадо.
Ветер держался неблагоприятный, и «Санта-Мария» с «Ниньей» вынуждены были ожидать в заливе перемены ветра. Этот раскол в эскадре Колумба произошел 21 ноября, когда она все еще находилась у северного побережья Кубы.
Вплоть до 6 декабря адмирал продолжал исследовать прекрасный остров и лишь затем пересек Наветренный пролив, как его тогда назвали, и подошел к берегам Гаити. До этого времени испанцы старались, по возможности, завязать самые дружеские отношения с островитянами, подчиняясь мудрым и предусмотрительным указаниям адмирала. Правда, они силой захватили несколько местных жителей, чтобы привезти их в Испанию в подарок Изабелле, но это было вполне в духе времени: моряки полагали, что королеве все дозволено, а пленникам будет в Испании только лучше!
Гористый, обрывистый, но вместе с тем необычайно живописный остров Гаити пришелся морякам гораздо больше по душе, чем соседняя Куба. Жители его тоже показались им более красивыми и цивилизованными, а главное — более кроткими и добродушными, что особенно понравилось адмиралу. У них испанцы впервые увидели значительное количество золотых украшений и вскоре завязали с гаитянами довольно оживленную торговлю, выменивая благородный металл за всякие побрякушки, среди которых островитян больше всего привлекали бубенчики для соколиной охоты.
Так, знакомясь с островом и торгуя, мореплаватели медленно продвигались вдоль северного берега Гаити до 20 декабря, пока не достигли мыса, вблизи которого, по словам туземцев, находилась резиденция великого касика note 83 — повелителя большей части побережья.
Испанцы называли этого великого касика Гуаканагари. Судя по неясным рассказам гаитян, это был всеми почитаемый правитель, которому многие другие касики платили дань.
Два дня каравеллы простояли в Голубой бухте, и вот 22 декабря к ним приблизилась большая пирога. Адмиралу сообщили, что это явился посланник великого касика с дарами от своего повелителя. Он просит провести каравеллы на лигу-две дальше на восток, чтобы они могли стать на якорь перед городом, где живет его господин. Однако ветер не позволял тотчас исполнить эту просьбу; посланнику был передан соответствующий любезный ответ, и он уже собрался в обратный путь.
Пока шли переговоры, Луис успел подружиться с молодым гаитянином, по имени Маттинао, из свиты посланника. Нашему герою наскучило безделье; побуждаемый жаждой приключений, он давно уже хотел проникнуть в глубь острова и теперь начал просить Колумба отпустить его вместе с туземцами на пироге. Сначала адмирал отказал ему наотрез: высокое звание графа де Льера налагало на Колумба особую ответственность, и он опасался предательства или какого-нибудь несчастного случая. Но в конце концов
