восхищенный красотой Озэмы и пораженный ее небывалым сходством с Мерседес, Луис развернул дорогую ткань и набросил ее, как мантию, на плечи гаитянки.
Неискушенная красавица приняла подарок с искренним восхищением и горячей признательностью. Она бросила прозрачную ткань на пол и залюбовалась ею, благодарно повторяя «Мерседес, мерседес! ». Конечно, в восторге ее было немало ребяческого, однако при всем этом радость ее носила печать достоинства, свойственного благородным людям во всех частях света. Луису поведение юной гаитянки показалось наивным и очаровательным. Он представил себе, как приняла бы донья Мерседес де Вальверде какую-нибудь драгоценность из милостивых рук доньи Изабеллы, и подумал, что детская радость Озэмы, пожалуй, проиграла бы в сравнении с благородным смирением и сдержанным удовольствием, какое выразила бы при виде подарка Мерседес.
Пока подобные мысли проносились в голове нашего героя, юная гаитянка без тени смущения сбросила свою просторную накидку и закуталась в прозрачную ткань чалмы. Затем она гибким движением сняла с себя ожерелье с золотым диском, сделала несколько шагов вперед и, чуть отвернув смеющееся лицо, протянула этот дар Луису, сопроводив его взглядом, более красноречивым, чем любые слова. Луис принял подарок с благодарностью, не преминув, по кастильскому обычаю, поцеловать хорошенькую ручку.
Касик, с довольным лицом наблюдавший за обоими, сделал гостю знак следовать за собою и повел его в другое строение, весьма сходное с первым. Здесь дон Луис был представлен нескольким молодым и красивым женщинам, вокруг которых резвились ребятишки; он понял, что это жены и дети Маттинао. С помощью жестов и немногих знакомых ему слов Луису удалось наконец выяснить, кем в действительности приходилась касику Озэма. Не без удовольствия узнал он, что она сестра Маттинао, к тому же еще незамужняя, чему Луис особенно обрадовался, ибо испытывал какую-то беспричинную ревность, вызванную, видимо, сходством Озэмы с Мерседес.
Весь вечер и три следующих дня Луис провел в обществе своего друга касика в его излюбленной резиденции, укрытой от посторонних глаз. Разумеется, наш герой был в центре всеобщего внимания: гостеприимный хозяин, а особенно хозяйки проявляли к нему гораздо больше интереса, чем он к ним. Они позволяли себе тысячи маленьких вольностей, трогали его волосы, одежду, оружие и, уж конечно, сравнивали его белую кожу с более смуглой кожей Маттинао. Озэма держалась скромнее и сдержаннее всех: она только наблюдала за происходящим, и лишь выражение лица выдавало ее чувства.
Луис часами лежал на благоухающей циновке неподалеку от прелестной гаитянки и пристально вглядывался в ее черты, находя в них все больше сходства с чертами своей возлюбленной, пока ему не начинало казаться, что это не Озэма, а сама Мерседес.
Попутно юный граф старался побольше разузнать об острове. В первый же день выяснилось, что Озэма, видимо, благодаря своему происхождению и природному уму, понимает Луиса лучше всех жен Маттинао и даже лучше самого касика. Впрочем, это нашему герою, очарованному красотой гаитянки, могло и показаться. Но, как бы там ни было, он чаще всего задавал вопросы именно ей, и уже к концу дня восприимчивая и внимательная девушка начала его на самом деле понимать. Так за один день Луис достиг гораздо большего в общении с островитянами, чем все остальные испанцы за целых два месяца. Озэма схватывала испанские слова налету, тотчас запоминала и повторяла их со странным мягким акцентом, от которого они становились только благозвучнее.
Адмирал не раз указывал ему, как важно для испанцев узнать, где находятся золотые рудники, и Луис об этом не забывал. Ему удалось растолковать Озэме, что его интересует, но ответы ее были не столь ясны, как он бы того желал. И все же юный граф льстил себя надеждой, что не потратил времени даром и сможет рассказать Колумбу кое-что интересное.
На другой день пребывания Луиса в селении его пригласили посмотреть на игры и пляски индейцев. Их описывали достаточно часто, и незачем еще раз повторяться; скажем только, что в этих танцах и состязаниях, носивших самый мирный характер, юная гаитянская принцесса выделялась среди всех своей ловкостью, грацией и красотой каждого отточенного движения. Луису тоже предложили попытать счастья, и он охотно согласился. Обладая недюжинной силой и подвижностью, он отобрал пальму первенства у своего друга Маттинао. Впрочем, молодой касик нисколько не был огорчен, а его сестра хохотала и радостно хлопала в ладоши, когда гость оказывался проворнее или сильнее своего хозяина. Жены Маттинао даже пытались ее тихонько пристыдить, но Озэма на все упреки отвечала обезоруживающей улыбкой. В эти минуты Луис искренне любовался ею, и не без оснований: щеки ее пылали, глаза сверкали, как драгоценный гагат note 84 , а зубы казались выточенными из слоновой кости.
Мы сказали, что глаза Озэмы в отличие от синих задумчивых и вдохновенных очей Мерседес были черны как гагат, но они обладали такой же выразительностью, особенно когда гаитянка смотрела на Луиса. Не раз во время этих состязаний в силе и ловкости юноша улавливал во взгляде Озэмы откровенный восторг, весьма сходный с тем глубоким восхищением, которое он читал в глазах Мерседес, когда побеждал на турнирах. В такие мгновения сходство между двумя девушками поражало его еще больше, и он думал, что, если бы не различие в одежде, это были бы настоящие двойники!
Пусть только читатель не думает, что наш герой начал забывать свою прежнюю любовь. Совсем нет! Мерседес слишком прочно владела его сердцем, да и сам Луис, несмотря на все его недостатки, был слишком верным и преданным рыцарем, чтобы помышлять об измене своей даме. Но возлюбленная его была далеко, и Луису трудно было оставаться равнодушным к наивному поклонению юной индианки.
Если бы Луис уловил хоть один кокетливый взгляд или заподозрил, что у Озэмы есть какой-то тайный расчет, он сразу бы насторожился и вмиг избавился от чар. Но все происходило как раз наоборот: девушка была так естественна, чиста и простодушна, восхищалась им с такой искренностью и простотой, что ее было невозможно заподозрить во лжи! Одним словом, невольно поддавшись очарованию гаитянки, которая в тех же условиях могла бы вскружить голову людям куда более сдержанным, чопорным и холодным, чем наш пылкий герой, Луис доказал, что он всего лишь человек, не более. Когда вокруг так много нового, время летит незаметно. Луис сам удивился, заметив, что живет в этом селении несколько дней, большую часть которых он провел в серале Маттинао, хотя это и не совсем точное определение для уединенного убежища семьи касика. Зато Санчо с корабельной верфи считал каждый день и не терял времени даром.
Он тоже, как и Луис, ходил героем в своем более скромном кругу простых людей и тоже не забывал про золото. И, хотя матрос не знал ни слова по-гаитянски и не научил ни одному испанскому слову никого из туземцев, дела его шли куда успешнее, чем у юного графа. Он и так превосходно ладил с хохочущими темнокожими нимфами, не отходившими от него ни на шаг! Санчо одаривал их звонкими соколиными бубенчиками, а взамен довольствовался любым украшением из драгоценного металла. Все, что напоминало золото, он принимал без разбору!
Само собой разумеется, этот обмен совершался честным путем и только на добровольных началах — в полном соответствии с излюбленными принципами сторонников свободного предпринимательства, утверждающих, будто торговля — это обмен эквивалентными ценностями, хотя каждому известно, что ценность вещи зависит от целого ряда зачастую противоречивых обстоятельств. Но Санчо смотрел на торговлю точно так же, как эти новомодные мыслители, и однажды, когда они с Луисом направлялись к Маттинао, высказал по дороге свое мнение по столь существенному для него вопросу.
— Я вижу, твоя любовь к золоту верна и неизменна! — со смехом воскликнул Луис, когда старый моряк, остановившись на минутку, показал ему свой запас золотого песка, всяких дисков и блях. — Из того, что у тебя в мешке, можно смело начеканить штук двадцать полновесных добл с изображением короля и нашей королевы!
— Вдвое больше, сеньор, вдвое больше, и все это за каких-нибудь семнадцать соколиных бубенчиков, которым цена — горсть мараведи! Ей-богу, это самая честная и святая торговля, достойная только истинных христиан! Эти дикари заботятся о золоте не больше, чем ваша милость о погребении дохлого мавра, и за такое пренебрежение я готов содрать с них еще больше! Пусть себе думают, что эти украшения и желтый песок ничего не стоят, — я охотно расстанусь еще с двадцатью бубенчиками, хоть они у меня и последние! Пусть меняются, пока у меня и у них еще есть что менять, — в накладе я не останусь!
— Разве это честно, Санчо, отнимать у бедных индейцев золото в обмен на дешевые медные
