имеем привычку собираться здесь по вечерам теплой компанией, чтобы вместе поужинать. Сегодня как раз мы хороним зимний сезон и очень желали бы видеть вас среди нас; мы собираемся в девять часов, ужинаем в десять и расходимся в полночь! Как видите, все строго прилично, и при этом все ведем себя примерно! В этом забавном приглашении было так много искренности и сердечности, что отказаться было совершенно невозможно.
— Мы не заставим себя просить дважды, мистер Тен-Эйк, — сказал я, — я и друг мой с благодарностью принимаем ваше милое приглашение!
— Ваш друг? Я подразумевал всех ваших друзей! Впрочем, вон я вижу одного из них! — Это был бледно-зеленый фрак, который он увидел с конца улицы. — Им я займусь сам, а вы постарайтесь уговорить его преподобие. Он, кажется, не дурак покушать, и добрый кусок индейки да стакан мадеры, право, такие веши, которыми не следует пренебрегать даже и духовному лицу. Так в этом отношении я рассчитываю на ваше содействие! Мне думается, что мы вскоре станем с вами неразлучными друзьями, мистер Литльпэдж, а пока до скорого свидания! К восьми часам я зайду за вами.
Распростившись с Гуртом, мы с Дирком прошли до английской церкви и залюбовались ее фасадом, как вдруг нас окликнули мистер Ворден и Язон. Первый из них пошел за сторожем с просьбой отпереть храм. Вскоре храм был отперт, и мы вошли в него. Как водится, все мы обнажили головы, только Язон еще глубже нахлобучил свою шляпу на голову с каким-то вызывающим видом: по его мнению, снимать шляпу, входя в церковь, было своего рода идолопоклонством.
Я ничего ему не сказал. Когда мы вышли из церкви, я передал мистеру Вордену приглашение Тен- Эйка, но старик не сразу согласился принять его; он еще не виделся со своим братом, настоятелем этой самой церкви, которого хотел просить позволить ему отправить в ближайшее воскресенье службу вместо него, и прежде чем он получит это позволение, старик не хотел нигде показываться. Но на обратном пути в нашу гостиницу мы встретили самого настоятеля кафедральной церкви Святого Петра, брата мистера Вордена, и тот тотчас же дал свое согласие. Таким образом, это дело было улажено. Расставаясь с его преподобием настоятелем, мистер Ворден спросил его:
— А кстати, любезный брат, знакома вам семья Тен-Эйка? Что это, приличные люди?
— Как нельзя более приличные, дорогой брат, и всеми уважаемые, могу вас уверить!
— В таком случае, Корни, я готов принять приглашение этих молодых людей; не хочу, чтобы они считали меня пуританином!
Едва успев приехать, мы уже оказались принятыми в обществе, и через два дня мистер Ворден должен был говорить проповедь в кафедральной церкви. Дебют был недурен, но в ожидании ужина надо было пообедать. В гостинице нас накормили очень неплохим обедом, после которого мы с Дирком решили пройтись и, кстати, посмотреть, не столкнет ли нас судьба с каким-нибудь провиантмейстером, которому мы могли бы сбыть свои припасы и коней.
Едва мы успели выйти из дома, как опять встретились с Гуртом Тен-Эйком, который как будто жил на улице. Сообщив ему о согласии Вордена принять его приглашение, мы с Дирком в разговоре упомянули о нашем деле. Гурт тотчас же предложил нам свои услуги свести нас с одним крупным поставщиком армии, закупающим в данное время все, что можно скупить.
Идя вместе с нами к этому поставщику, он предупредил нас, чтобы мы ни под каким видом не спускали цены на свой товар; лошадей приказано покупать где только можно и сколько можно; ведь за все платит казна.
— Я вам советую, — добавил он, — сказать ему, что вы желаете продать ваших лошадей не иначе как вместе с санями и упряжью!
Мы последовали его совету, а скупщик оказался очень сговорчивым. Вскоре сделка была заключена, и мы с Дирком получили всю стоимость наших коней, саней, солонины, муки и всего остального звонкой монетой. Медвежьей шкурой с наших саней чрезвычайно прельстился Гурт, и я предложил уступить ему ее безвозмездно, но он ни под каким видом не согласился на это и настоял на том, чтобы уплатить мне за нее гинею.
— Ну вот, — весело воскликнул неунывающий Гурт, — ваше дело и улажено. Коней своих вы продали по хорошей цене; они хотя и добрые лошадки, но возраста почтенного; впрочем, на войне и самых молодых не больше пощадят, чем старых. А теперь не пойти ли нам с вами прогуляться по Большой улице? Это как раз тот час, когда все наши дамы совершают свою вечернюю прогулку в экипажах, а мы, молодежь, пользуемся случаем раскланяться с ними и посмотреть на них!
— Несомненно, что ваши дамы здесь, в Альбани, замечательной красоты, судя по тому, что я видел! — сказал я, желая польстить своему собеседнику.
— Мы, конечно, не можем пожаловаться, — согласился он, — но нынешнюю зиму к нам понаехали из вашей стороны такие красавицы, что при виде их лед на реке мог бы растаять!
— Значит, эти красавицы из Нью-Йорка? — спросил я.
— Да, и этим украшением нашего города мы обязаны близости армии. Но ни один полковник, капитан или майор не привез к нам таких красавиц, как господин Генрих Мордаунт! Быть может, его имя вам знакомо?
— Как же! Мой друг Фоллок даже в родстве с ним! — ответил я.
— Вам можно позавидовать, мистер Фоллок, в том, что вы имеете счастье называть кузиной мисс Аннеке Мордаунт!
— О да! — воскликнул я. — Аннеке Мордаунт красивейшая и прелестнейшая девушка в Йорке!
— Ну, я не сказал бы этого, — возразил Гурт, — мисс Мордаунт действительно прелестна, об этом я не спорю, но с ней мисс Мэри Уаллас, которая ничуть не уступает ей ни по красоте, ни по другим своим качествам!
Мисс Мэри Уаллас! Никогда мысль о ней как о равной Аннеке не приходила мне в голову; она была прекрасна, мила, кротка, добра и скромна, но возле ее подруги оставалась как-то в тени.
Итак, Гурт Тен-Эйк был восхищен Мэри Уаллас, быть может, даже влюблен в нее!
Это являлось новым подтверждением того, что мы любим в других свою противоположность. Что могло быть более противоположно одно другому, чем Мэри Уаллас и Гурт Тен-Эйк?
— Мисс Уаллас действительно прелестна, — согласился я, — и я нисколько не удивлен, что вы говорите о ней с таким восхищением!
— Восхищение! — воскликнул Гурт, остановившись посреди улицы и глядя мне прямо в глаза. — Нет, милый мистер Литльпэдж, это слово слишком слабо! Оно не может выразить моих чувств. Это не восхищение, а боготворение, обожание, восторг! Я хотел бы жениться на ней сию минуту и затем целую жизнь боготворить ее, целовать след ее ног и подол ее платья!
— И вы говорили ей это?
— И не раз! Я твердил ей о моих чувствах до пресыщения! Она уже два месяца как здесь, и с первого дня ее приезда все мое существо принадлежит ей. Так вот, если хотите, господа, я проведу вас к тому месту, где в это время дня всегда проезжает экипаж Германа Мордаунта и где я всегда имею удовольствие приветствовать его барышень!
Теперь я начинал понимать, почему Гурт целые дни проводил на улице. Мы последовали за ним к голландской церкви, и вскоре я действительно имел счастье увидеть Аннеке Мордаунт и ее подругу. Мне показалось, что глаза последней с особенным вниманием остановились на том месте, где стоял Гурт, и что, отвечая на его поклон, она слегка покраснела. Но я заметил также, что Аннеке вздрогнула от неожиданности, увидев меня, и ее улыбка и разгоревшиеся глазки так растревожили меня, что я насилу мог справиться с охватившим меня волнением.
ГЛАВА XII
Вино ударяет им в голову, и разум мутится. Безумие занимает его место, и вскоре их шутки становятся богохульством.
