сдержанные, миролюбивые и флегматичные, но весьма буйные и шумливые, когда разойдутся; а об альбанийцах я не раз слышал как о больших затейниках и шалунах.
Нас встретили очень сердечно и радушно; все именовали мистера Вордена «преподобием» и, по- видимому, намеревались держать себя скромно и прилично. Ван Брюнт был человек лет сорока пяти, коренастый, плечистый, с красным лицом и довольно свободным обращением, вследствие постоянного вращения в тесном товарищеском кругу молодежи.
— Не находите ли вы, господа, что стоять и смотреть друг другу в глаза — занятие довольно скучное и притом возбуждающее жажду? А потому, мне кажется, нам следует прежде всего выпить по стакану доброго пунша! Это освежает и горло, и мысли! Ну-ка, Гурт, чаша с пуншем как раз у вас за спиной! — начал хозяин.
Гурт тотчас же наполнил стаканы и угостил всех превосходнейшим пуншем, который мне показался, однако, очень крепким. Но Гурт, выпив один стакан, налил себе другой и, не задумываясь, выпил и его. Громадная чаша живо опустела, и Гурт опрокинул ее вверх дном, дабы не было сомнения. Присутствующие, полагая, что мистер Ворден не понимает по-голландски, разговаривали преимущественно по-английски. Вскоре принесли другую чашу пунша, и после второго и третьего, а для некоторых и четвертого стакана разговор стал еще оживленнее. Больше всех пил Гурт, но вино не производило на него ни малейшего действия.
Все были веселы и в прекрасном расположении духа, когда в дверях появился негр с растерянной физиономией и знаками вызвал хозяина. Вслед за хозяином исчез и Гурт, но он вернулся очень скоро и, отозвав в сторону еще двух-трех человек из клуба, стал с ними о чем-то озабоченно совещаться. До меня из их разговора доносились только бессвязные отдельные слова: «У старого Койлера… вот ужин достойный богов… утки, дичь, паштет… все нас знают… это не выгорит!.. Вот бы его преподобие!.. Чужие! Как быть?»
Из того, что я уловил, я понял, что нашему ужину грозит какая-то беда… Главную роль в совещании играл, несомненно, Гурт; все его слушали и в большинстве поддакивали ему. Наконец он выступил на середину и обратился к нам с такой речью:
— Господа, я должен сказать, что у нас в Альбани среди молодежи в обычае многое, что, вероятно, не принято у вас в столице. Так, у нас принято делать хищнические набеги на птичники и курятники соседей и ужинать за их счет! Не знаю, как вы на это смотрите, господа, но что касается меня, то выкраденная таким образом птица — утки, гуси, индюшки и куры — мне кажется много вкуснее и сочнее приобретенной на базаре. Но на этот раз у нас был изготовлен самым законным путем приобретенный ужин, который, однако, благодаря той же теории, вдруг бесследно исчез из кухни, став наживой какой- нибудь другой предприимчивой компании.
— Как так? Похищен целый ужин? — встревожился не на шутку мистер Ворден.
— Да, весь, до последней крохи! Не осталось ни крылышка, ни ребрышка, даже ни одной картофелины — унесли все до последней корки хлеба!
— Кто же? Кто мог на это отважиться?
— Пока это еще покрыто мраком неизвестности; все было сделано так ловко, так тонко, что никто ничего не видел. Кто-то под окнами крикнул: «Пожар! «, наши слуги выбежали посмотреть, где горит, и в этот момент ужин исчез.
— Боже мой, какое несчастье! Какое злодейство!
— Нет, ваше преподобие. Это просто шалость, забавная проделка кого-нибудь из наших друзей, вздумавших угоститься за наш счет, и если вы не поможете нам вернуть наш ужин, то они и съедят его за наше здоровье, а мы останемся ни с чем!
— Я могу помочь вам, говорите вы? Да я готов сделать что угодно, чтобы вернуть ваш ужин!
— Вот видите ли, наш ужин находится в двух шагах отсюда, и ничего не может быть легче, как вернуть его. Необходимо только выманить на время, из кухни старую Доротею и задержать ее хотя бы всего на пять минут. Нас она всех в лицо знает и сразу заподозрит, в чем дело. Но вы, мистер Ворден, чужой человек, да еще духовное лицо, а она такая набожная и без ума от духовенства. Если вы поговорите с ней несколько минут, то это все, что нам надо.
— Я весь к вашим услугам, — заявил мистер Ворден, — мы, по справедливости, вправе отнять то, что взяли у нас!
Сказано — сделано. Гурт с несколькими товарища-ми, захватив большие корзины, накрытые салфетками, задним ходом пробрались в кухню соседнего дома в то время, как мистер Ворден в сопровождении меня пошел улицей к крыльцу, над которым висел зажженный фонарь, и мы подумали, что здесь помещается какая-нибудь гостиница или ресторан.
Маленький негритенок выманил старуху Доротею на крыльцо, сказав ей, что ее спрашивает какой- то священник. Завидев священника, старуха рассыпалась в любезностях в его адрес, а мистер Ворден принялся ласково внушать ей, что воровство есть грех, что это поступок непростительный, противный христианской морали и тому подобное. Напрасно бедная Доротея старалась его уверить, что она никогда ничего не воровала и хозяина своего никогда не обсчитывает, что даже остатки холодного мяса без его личного приказания или разрешения не отдает бедным. Наконец пронзительный свист возвестил нам, что ужин наш водворен на место. Тогда мистер Ворден простился со своей собеседницей, и мы вместе вернулись к своим друзьям. Гурт подошел к нам и благодарил за оказанное содействие, после чего все мы весело сели за стол.
Ужин был приготовлен на славу, и все оказали ему должную честь; в продолжение нескольких минут ничего не было слышно, кроме шума ножей и вилок; затем стали пить за здоровье, провозглашать тосты и в заключение петь песни и рассказывать забавные случаи из своей или чужой жизни.
Гурт спел несколько песенок частью английских, частью голландских; все ему шумно аплодировали; голос у него был звучный и приятный, и все слушали его с удовольствием.
Когда шум аплодисментов несколько затих, Гурт предложил, чтобы каждый из присутствующих предложил тост непременно за даму, и первый пример, как старший из присутствующих, должен подать его преподобие.
— Непременно за даму, господа? — спросил мистер Ворден. — Ну что же, если уж таково ваше условие, то я готов! Надеюсь, что вы найдете ее столь же уважаемой, как и я! Пью за нашу общую мать, за святую церковь!
Все приветствовали громкими криками находчивость его преподобия, и затем Ван Брюнт торжественно объявил, что очередь за мной.
— Господа, я пью за мисс Аннеке Мордаунт, о которой все вы, вероятно, слышали!
— За мисс Аннеке Мордаунт! — сдержанным хором подхватили присутствующие.
— Ваша очередь, Гурт!
— Я пью за мисс Мэри Уаллас! — громко и торжественно произнес он, и на мгновение красивое лицо его приняло серьезное, почти благоговейное выражение.
— Право, я мог это наперед сказать, Гурт! — воскликнул Ван Брюнт. — Вот уже десятый раз вы неизменно провозглашаете этот самый тост!
— И это еще не последний раз вы его слышите, друг мой, так как я и впредь никогда не буду провозглашать другого тоста, кроме этого! — решительно заявил он в тот момент, когда в дверях появилась фигура констебля.
— А-а, господин констебль, — весело воскликнул Гурт, — чем обязан чести вашего посещения в такое позднее время?
— Делам службы, мистер Гурт! Прошу покорно извинения, что потревожил, — ответил констебль, маленький пузатенький голландец, весьма добродушного вида, немилосердно коверкавший английский язык. — Если разрешите, позволю себе передать вам возложенное на меня поручение!
ГЛАВА XIII
